Глава десятая.
NON EST ORNAMENTUM VIRILE CONCINNITAS[3]

   Узнав, что Бог сотворил женщину, мрак в ударном темпе разработал психозы, неврозы и ревность.

«Трактат о сущности мрака». Циническое заключение № 1

   Улита с ненавистью посмотрела на плитку шоколада. Размахнулась, чтобы забросить ее в угол, но не справилась с искушением и откусила.
   – Каждый человек идет по жизни в майке, – обратилась она к Даф с невнятной дикцией жующего человека. – На майке у одного написано: «Пни меня!», на майке другого: «Влюбитесь в меня хоть кто-нибудь», на майке третьего: «Посмотрите, какой я умный!», на майке четвертого: «Слишком много знал. Был придавлен энциклопедией». На моей майке, к примеру, можно было бы написать: «Толстая некрасивая девица без эйдоса. Кусает всех, чтобы не начали кусать ее». А, что скажешь?
   – Я никогда не понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь, – заметила Даф.
   – Я шучу всерьез, – вот и объяснение.
   – Именно поэтому легко запутаться, – сказала Улита. – МОЙ бедный Эся, ну Эссиорх, тоже вечно не врубается. И знаешь какой у него становится вид? Обиженный, как у твоего кота, которому пообещали хорошую драку с кавказской овчаркой, а подсунули болонку.
   – А что написано на моей майке? – спросила Даф.
   – На твоей? Написано «Хорошая девочка, которая начинает понимать, что быть хорошей девочкой – это не профессия! Будь пушистым внутри и бронированным снаружи!» – сказала Улита.
   – Нет, я так не хочу, – возразила Даф. – Бронированные люди будут звякать друг о друга, как пустые ведра в кузове грузовика. Лучше уж быть снаружи пушистым, а внутри твердым.
   – Да завсегда пожалуйста! – разрешила Улита. Доев шоколадку, она торопливо скомкала фольгу и сделала не меткую попытку забросить ее в корзину.
   – Чтобы мой желудок не видел, сколько авиа снарядов в него упало. А то еще упадет в обморок, придется тогда пить нашатырь, чтобы он очнулся, – пояснила она.
   В приемную вошел Петруччо. Он шел, заглядывая под стулья, и качал головой.
   – Чего пыхтите, юноша? – поинтересовалась ведьма.
   – Зудуку никто не видел?
   – Я – нет, – сказала Дафна.
   – А я – да, – отозвалась Улита.
   – Где? – воспрял Чимоданов.
   – В гробу в белых тапочках. Гроб производства лысегорской фабрики пиломатериалов. Осиновые колья, кстати, тоже там делают, – сказала Улита.
   – Не смешно. Твое чувство юмора просрочено – произнес Петруччо и пошел дальше. Улита оскорбилась.
   – Чего не смешно-то? А, знаю, что тебе будет смешно! Эй, кто-нибудь, врубите фонограмму с хохотом! Хочешь, я поскользнусь на банановой кожуре и – бац! – носом в торт?
   – Лучше в дорожный знак! Ой! – поправила Даф и тотчас с кающимся видом уставилась в потолок. «Полпера... полпера...» – прошептала она.
   Чимоданов остановился и посмотрел на Дафну с укоризной.
   – Вы, люди, меня достали! – мрачно сказал он. «О, еще полпера! Меня называют человеком!» – с беспокойством отметила Даф.
   – Погоди! А ты, Петя, что ли, не людь? – заинтересовалась Улита.
   – Да людь я, людь. Но люди меня достали! И вообще, не называй меня Петя! Ненавижу! – сказал Чимоданов.
   Отвернувшись, Чимоданов уплелся в пространство подчеркивать и брать на заметку. Он еще не ушел, когда бумаги в корзине зашевелились. Из корзины осторожно высунулся красный картонный нос ракеты из тех, что продают в одном отделе с петардами. Нос ракеты некоторое время поерзал в задумчивости, а затем уверенно нацелился между лопаток Чимоданову. Зудука торопливо зачиркал спичками поджигая фитиль.
   – Да-а-аф!.. – крикнула Улита, вскакивая. Дафна успела выхватить из рюкзака флейту. Защитная маголодия прозвучала одновременно с тем, как догорел фитиль. Не долетев до спины Чимоданова, ракета остановилась, по дуге проделала обратный путь и с грохотом взорвалась в корзине, из которой за миг до этого кубарем вылетел паникующий Зудука.
   Чимоданов как ни в чем не бывало, взял Зудуку за ногу, снисходительно кивнул Даф, будто не она ему, а он ей сделал одолжение, и стал подниматься по лестнице. Зудука болтался головой вниз и корчил злодейские рожи. Даф спрятала флейту.
   – А где Мефодий? Куда он подевался? – спросила она.
   – Да он вечно так. Договариваешься с ним, что он придет через восемь минут, а он приходит через восемь часов. Он тот еще опоздун! – сказала Улита.
   – Но где он все-таки?
   – Не знаю. Таскается где-то. Приходится мне одной, бедной, комиссионеров учить! Вот этими вот хрупкими женскими руками! – пожаловалась ведьма.
   Даф посмотрела на хрупкие руки Улиты, которые были толщиной в ее ногу.
   – А ты что, скучаешь? – вкрадчиво продолжала ведьма.
   Даф спохватилась, что едва не выдала себя.
   – Кто, я? Нет, конечно! Но самое возмутительное, что он свистнул моего кота! Гадство, да?
   – Ну и что? Я бы на твоем месте не беспокоилась. На шапки таких лысых не принимают, – утешила ее Улита.
   – Это да, но зачем ему вообще кот? А тот-то, злодей, рад был увязаться! Прогрызает, небось, мусорные баки и трескает селедочные хвосты! – сказала Даф сердито.
   – Пусть хоть немного порадуется жизни. Кот, конечно, не зебра, но тоже прикольно! И вообще: как это ты не знаешь, где сейчас Мефодий? Ушам своим не верю! В конце концов, ты же светлый страж!
   Даф покачала головой.
   – Это ничего не значит. Последние месяца три он сильно повзрослел и пошел в отрыв. Наращивает мастерство с каждым днем. Даже не знаю, радоваться этому или... – сообразив, что едва не выдала себя, Даф остановилась. Тот, кто служит мраку, должен радоваться, что наследник, наконец, взялся за ум.
   – А если подзеркалить? – любознательно предложила Улита.
   Она сосредоточилась и указательными пальцами стала массировать себе виски.
   – Нет, не получается... Не пускает! Ну, Буслай! – с восхищением сказала она минуту спустя.
   – А я иногда слышу его мысли... Причем без всякой телепатии. Но только совсем недолго. Очень отрывистые мысли... Точно на минуту или две открывается форточка, а затем захлопывается, – призналась Даф.
   – И о чем он думает?
   – Да говорю же, ничего монументального. Даже досадно! Последний раз я слышала его, когда он по, купал пирожок с капустой и думал, есть ли пупку...
   – Ну-ка, ну-ка! Какую пупку? – заинтересовалась Улита.
   – Ну пупку... край пирожка... за который держишься рукой. До пупки доедаешь, а ее выкидываешь, если руки грязные. Я сама всегда так делаю. Так вот: Буслаев колебался, есть ли ему пупку или скормить моему коту! И что самое досадное: эта хвостатая зараза ела у него с рук! Только вдумайся: мой кот ел с рук! – с негодованием сказала Даф.
   Если подход Даф к воспитанию Депресняка был материнский, оберегающий, в духе «как бы чего не вышло», то у Мефодия посыл был иной. «Пускай обожжется, получит пару раз по рогам – умнее будет», – рассуждал он, наблюдая, к примеру, за тем, как Депресняк в лоб атакует троллейбус, в который только что вошел мужчина с крупным псом в наморднике. И действительно, врезавшись носом в стекло троллейбуса, Депресняк на некоторое время незначительно умнел. Во всяком случае, пока на глаза ему не попадался, к примеру, молодой ротвейлер, которому вздумалось погавкать с балкона четвертого этажа. Два дня Мефодий не наведывался в резиденцию мрака. Спал дома, что было гораздо ближе, учитывая ту цель, которую он преследовал. С утра и до позднего вечера он караулил окна Иркиной квартиры. К себе же приходил таким уставшим, что едва ужинал, слабо отмечая то, что происходит вокруг, и сразу заваливался спать. Его не хватало даже на то, чтобы повнимательнее присмотреться к Эде и к его невесте. Особенно к невесте. На одно мгновение Мефодию даже показалось, что он видел ее где-то и когда-то, но он не стал сосредоточиваться. Вокруг Эди нередко толпились особы разных мастей и калибров, всматриваться в которых Меф даже и не пытался.
   А напрасно... Ох напрасно! К истинному зрению полезно прибегать не только на работе, но и дома. Недаром говорят, что украденный перстень, который ищет великий сыщик, проще всего спрятать за подкладкой его собственного плаща.
   Окон, выходивших на эту сторону дома, было два – окно кухни с новеньким стеклопакетом и большое балконное окно Иркиной комнаты. Мефодий сидел на качелях во дворе и, на всякий случай окружив их чертой невидимости, смотрел на окна. Рядом в песочнице, изредка улетая куда-то по кошачьим делам, ностальгически копался Депресняк. Кота впервые ничем не грузили, в комбинезоны не заталкивали, ласковыми именами не называли, так что Депресняк наконец-то вкушал свободу большой ложкой. Правда, и кормили нерегулярно, косвенно вынуждая охотиться на голубей.
   История с пустым креслом не давала Мефодию покоя. Неужели его дурачили все то время, пока они с Иркой были лучшими друзьями? С кем же он дружил тогда? С иллюзией? Нет, что-то тут не стыкуется – Такая магия, как на кресле, должна регулярно обновляться. К тому же должен же был кто-то выгребать грязные чашки, колбасу и плесневеющие булки из-под Иркиного стола? Иначе рано или поздно если не сама Бабаня, то соседи точно забили бы тревогу, когда вся это многодневная еда принялась бы вонять. Значит, кто-то из посвященных появляется в квартире хотя бы время от времени. Но кто? Зачем? Это Буслаев и надеялся выяснить. Днем Меф караулил сам, ночью же, не полагаясь на собственное зрение и нуждаясь в отдыхе, оставлял вместо себя Депресняка. Кот, казалось, отлично все понимал. Он лежал на деревянном бортике песочницы, и его красные немигающие глаза не отрывались от окон. Лишь левое, натрое рассеченное в схватке ухо, вздрагивало, чутко ловя звуки.
   Первый день прошел без происшествий. Мефодий так долго смотрел на дом, что вскоре ему начало казаться, что он по памяти может нарисовать его весь, вплоть до бетонного козырька подъезда, украшенного скучными штампованными завитками металла. Истинное зрение, к которому он то и дело прибегал, подсказывало, что и внутри квартиры не происходит ничего интересного.
   Бабаня ушла на работу около одиннадцати и вернулась часов в девять вечера. И оба раза прошла мимо качелей, не замечая скрытого магией Мефа. Наедине с собой лицо у Бабани было грустным и уставшим. Мефу стало жаль ее. Он понял, почему Бабаня так не любила оставаться одна. Она попросту разучилась жить для себя, только для Ирки. Казалось бы, единственно правильная, но на деле очень уязвимая позиция. Люди больше ценят тех, кто вкусно живет для себя, чем тех, кто невкусно живет для других. Хотя последнее к Бабане, кажется, не относилось. Лишь однажды около четырех часов что-то серое быстро проползло в районе канализационной решетки, пробудив в памяти Мефодия неприятное воспоминание о полуночных ведьмах. «Следят... Ждут, когда я убью валькирию. А Лигул ждет, когда валькирия убьет меня. Веселая жизнь!» – подумал Меф.
   Он ощущал себя гладиатором, которого раскаленным прутом и ударами бича гонят сражаться против его воли, И снова вспомнились жуткие холодные глаза его отражения. Он-то точно переступил. Что ему валькирия?
   То, ради чего Мефодий караулил, случилось на другой день ближе к вечеру. Окна Иркиной квартиры на миг озарились странной вспышкой. Мефодий даже усомнился: не игра ли это заходящего солнца, которое так любит, невесть как, пробившись сквозь тесный строй домов, брызнуть вдруг в одно из стекол, оставив без внимания все остальные. Буслаев вопросительно оглянулся на Депресняка и увидел, что кот уже мчится к дому. Добежав, он единственным планирующим прыжком преодолел расстояние от асфальта до открытой форточки второго этажа.
   Мефодий вскочил и побежал за Депресняком, бубня на ходу: «Эх, говорила мне мама: учись проходить сквозь стены... Стоп! Какая мама? Улита мне это говорила!» – поправился он. Меф почти забежал в подъезд, как вдруг стекло брызнуло осколками и оттуда вылетел Депресняк, сцепившийся в яростной схватке с... А вот с кем, понять было сложно. Они так быстро кувыркались, что все смазывалось. Что-то упитанное, чешуйчатое, носатое, не слишком большое колотило Депресняка кулаками и пыталось вцепиться острыми зубами ему в заднюю ногу.
   Мефодий, выхватив меч, помчался по газону на помощь Депресняку. Заметив это, загадочное существо кое-как вырвалось из когтей у кота и, закрутившись вокруг своей оси, метнуло в приближающегося Мефа массивную булаву.
   Буслаева спас только верный инстинкт прогульщика, который в морозные дни нередко перешвыривался с кем-нибудь во дворе ледяными глыбами, условно называвшимися снежками. Он не задумываясь бросился на асфальт. Огненная булава пронеслась у него над головой. Сзади что-то загрохотало. Оглянувшись, Мефодий увидел, как от подъезда откололся бетонный козырек, который зацепила пролетевшая мимо цели булава.
   Убедившись, что промахнулся, неизвестный негодующе крикнул: «Хозяйку подкарауливал, гадус чудесный? Что, двое на одного, да?» – и телепортировал. Прыгнувший было на него Депресняк пропорол когтями пустоту.
   Мефодий встал. Отколотый козырек громоздился внизу, перегораживая дверь подъезда, в которую уже колотился кто-то из привлеченных шумом и звоном стекла жильцов. Огненная булава исчезла вместе с ее хозяином. Меф прикинул, что попади она ему в голову или в грудь, аспирином дело бы не обошлось. И лейкопластырем, пожалуй, тоже.
   – Нет, ты видел, какие дела? – обратился он к Депресняку.
   Кот серьезно посмотрел на него красными глазами. Он зализывал рану на боку – треугольные зубы его врага щелкали не впустую. Летательная перепонка на левом крыле была прокушена насквозь. Меф понадеялся, что она зарастет. «Ну и устроит же мне Даф, когда увидит, на что похож ее котик!» – подумал он.
   Бесполезные удары в заваленную дверь смолкли. Одновременно где-то недалеко завыла милицейская сирена.
   – К нам проявлен нездоровый интерес. Еще немного – и придется объясняться. Пошли отсюда! – сказал Мефодий коту.
   Взяв Депресняка под живот, он быстро пошел вдоль дома. В этих дворах ему были знакомы все лазейки. Вскоре звук сирены смолк. Неожиданная мысль заставила Мефодия остановиться. Ему почудилось, что ступни его примерзли к земле. Адский котик покорно свисал у него с руки, изредка шевеля крыльями.
   – Ты слышал, что он крикнул? «Хозяйку подкарауливал!» Знаешь, что это означает? – быстро спросил у него Меф. Депресняк не знал.
   – Что хозяйка его ВАЛЬКИРИЯ. Просек? Кот меланхолично лизнул переднюю лапу.
   – Теперь надо понять: зачем валькирия послала своего слугу в дом к Ирке? Явно не для того, чтобы поливать цветочки. Ответ один: проверить заклинание и навести в комнате порядок. Так? Депресняк снова хотел лизнуть лапу, даже посмотрел на нее, но тут его охватила такая лень, что он лишь шевельнул зазубренным хвостом.
   – Разумеется, так, – ответил за него Мефодий. – А зачем это валькирии? Похоже, она похитила настоящую Ирку и держит ее у себя. Бедная девчонка, без ног, без своей коляски сидит где-то и не может вырваться... Соображаешь?
   Кот соображал.
   – Ты спросишь: зачем это нужно валькирии? – продолжал Мефодий. – Смысл – досадить мне и получить преимущество. И это, заметь, свет! Небось утешают себя, что добро, мол, должно бить зло первым и добивать его ломом! Теперь, когда у нее Ирка в заложниках, я должен захватить эту мерзавку живой, что в сто раз сложнее, чем просто ее убить. Ну ничего! Клянусь тебе, Депресняк, я достану эту валькирию, где бы она ни скрывалась, и вытрясу из нее правду: что она сделала с Иркой. Ты понял, да?
   Кот почесал шею задней лапой, что было непросто, учитывая, что он свисал с руки Мефодия. Убедившись, что кот солидарен с ним, Буслаев кивнул и быстро пошел к метро.