Глава девятая.
ПРО ГЛАЗИК И ТАЗИК

   Хороших людей только хорошие люди любят.

П.И. Мельников (Андрей Печерский)

   «Возьми серебряный таз, наполни его водой и ровно в полночь склонись над ним со свечой в руке. И пусть капля воска со свечи упадет в воду...»
   Так сказала мертвая ведьма в последние часы своего пути. Подозревая, что и тут не без подвоха, Мефодий из осторожности перерыл с дюжину темных книг и в одной из них обнаружил очень похожий обряд, известный как «отворение вежд». В обряде как будто не было ничего особенно опасного.
   – Ладно... рискнем... Посмотрим, что милой старушке не терпелось мне показать... – сказал себе Меф.
   Ближе к полуночи он открыл старый сундук, похожий на ящик для фокусов. В сундуке Улита держала всякий магический хлам, как она о нем отзывалась. Разглядывая содержимое сундука, Меф откинул красную выцветшую ткань, раздвинул сосуды и блюда, потрогал ржавый нож, покосился на череп с единственной глазницей над переносицей. Хм... Похоже, лопухоидные представления о ритуалах черной магии возникли не на пустом месте. Интересно, какое наказание придумал мрак для того из своих, по чьей вине осуществилась протечка сведений? Если, конечно, это был не плановый сброс информации, нужный для каких-то тайных комбинаций в игре со светом...
   Наконец нашлось и то, что Мефодий искал, – неглубокий серебряный таз и с десяток черных свечей, стянутых бечевкой. Витые черные свечи Мефодию не понравились. Он с удовольствием обошелся бы обычными, белыми, но знал уже, что не получится. Все свечи в резиденции на Большой Дмитровке черные, и стоит занести с улицы самую безобидную белую свечу, купленную пусть даже в хозяйственном магазине, как и она мгновенно станет черной.
   «Ну черная так черная!» – подумал он, видя, что выбора все равно нет. У себя в комнате он набрал в таз воды и стал ждать полуночи. Когда часы начали глухо бить, Мефодий взял свечу. Если до этого он действовал быстро и хладнокровно, даже где-то гордясь собственной выдержкой, но теперь почувствовал вдруг, что боится. Черная свеча, к которой он только собирался поднести спичку, вспыхнула сама собой.
   Мефодий склонился над тазом. Собственное лицо в полумраке казалось ему расплывчатым пятном. Угадывались лишь скулы и светлый выпуклый лоб с линией волос. Наклонившись ниже, он сумел разглядеть рот, нос и зрачки. Все такое же, как и прежде. Никаких роковых изменений не было заметно. Испытав облегчение, он хотел было распрямиться, но тут с горящей свечи сорвалась капля воска. Упав в воду, капля сразу застыла и медленно опустилась на дно. Рябь пробежала по воде.
   И тотчас, точно давно дожидалось этого мига, жуткое, скуластое, неприятное лицо глянуло на Мефодия со дна. Холодный, цепкий взгляд властелина. Гладкий лоб без морщин, высокие залысины, узкий сухой рот, похожий на щель копилки. Обветренная холодными ветрами Тартара, обожженная дыханием лавы кожа в красных прожилках.
   Что-то такое было в этом облике, что даже наглый Тухломон и тот осмелился бы подползти только на животе. Куда там Тухломон? Высокомерный Лигул и тот согнул бы в приниженном поклоне свою горбатую спину.
   Страшный взгляд замораживал Мефодия. Казалось, он не ограничивается лишь тем, что видит снаружи, но проникает под кожу. Но в то же время Буслаев понимал, что этот взгляд, способный испепелять, к нему лично не испытывает ненависти. Напротив, даже что-то вроде снисходительного, немного брезгливого любопытства. Любопытства того рода, с которым женщина, сбросившая сорок килограммов, разглядывает свои прежние тюленьи снимки на пляже или матерый культурист рассматривает юношеское свое фото, где он, скелет скелетом, напрягает перед зеркалом хилую макаронину бицепса.
   «Кто это? Неужели?» – подумал Меф в тоске узнавания.
   Видя замешательство Мефодия, незнакомец усмехнулся, и его расступившиеся губы открыли знакомый скол переднего зуба. Казалось, он сейчас что-то скажет, и звучанием своего голоса заманит Мефодия в воду, поменяется с ним сущностью.
   – Нет! Не надо! – беспомощно крикнул Меф.
   Буслаев отшатнулся и не то осознанно, не то просто потому, что это единственное, что было у него в руках, бросил в таз черную свечу. Едва свеча упала в воду, как вода вопреки всякой логике запылала. Высокое пламя взвилось к потолку, сухим жаром дохнуло Мефодию в лицо и погасло. На потолке осталось черное копотное пятно. Серебряный таз опустел. Ни капли воды не осталось в нем. Черная свеча тоже исчезла без следа.
   Часы перестали бить и, успокаиваясь, будто переводя дух, издали неясный скрипучий звук. Мефодий, к своему удивлению, понял, что провел наедине со своим отражением не больше минуты. Его трясло и выворачивало. Он упал на четвереньки и закашлялся. Затем отполз немного в сторону и свалился на пол. У него было чувство, что он не может встать, что на спину ему опустили краном тяжелую бетонную плиту. В полуметре от его лица, кривые как у мопса, издевательски загибались ножки кушетки.
   Мысли – эти утопленники памяти – медленно всплывали из глубины.
   «Неужели я на самом деле такой? Вдруг это уже живет во мне и однажды вылупится, как птенец из яйца? Моя же теперешняя личность не более чем Рисунок на скорлупе, а там, внутри, сидит такая мерзость?» – думал Мефодий.
   Жалея, что последовал совету ведьмы, Меф поднялся. Что-то обрушилось у него за спиной. Табурет, на котором стоял серебряный таз, внезапно ушёл под пол, точно в болотистую трясину. Пустой таз подкатился к Мефу. На дне его он увидел множество неясных темных фигур. Постепенно проявляясь, они становились все отчетливее. Точно с запотевшего зеркала постепенно сходил туман. Не зная за чем, Мефодий машинально сосчитал фигуры. Двенадцать.
   Вскоре Буслаев уже отчетливо видел их. Его разглядывали женщины в плащах пепельного цвета, в основном старухи. Многие с красными или белыми глазами без зрачков. Мелькнуло и несколько совсем обветшавших лиц, которые, казалось, почти рассыпались в прах, скрепленный лишь магией и холодной волей. Молодое лицо было только одно широкоскулое, с челкой на лбу, очень симпатичное. Непонятно было, что может юная и красивая девушка делать среди отвратительных старух.
   – Полуночные ведьмы готовы с-с-с-служить тебе, наследник! Первый властитель мрака даровал нам многие права. Право первого укус-са, право выбора жертвы, право кровавой ночи... – просипел чей-то голос.
   – С-е-сейчас в-в-все отнято! – перебила другая старуха.
   – В те времена мы получали c-с-с-свежие эйдосы ежедневно. С-е-сейчас же мы голодны и обветшали! Мы гнием заж-живо! Для Лигула мы лишь противовес валькириям! Пушечное мяс-с-со!
   – Лигул забыл нас. _С-с-смерть Лигулу! Мраку нужен новый властитель!
   Мефодий быстро оглянулся на дверь. Ведьмы по-своему поняли этот взгляд.
   – Не бойся, нас-с-следник! Нас не подс-с-слу-шивают!
   – Лигул изменил первомраку! Нам нужно больш-ше кров-ви!
   Шуршащие голоса перебивали друг друга. Когда одной жуткой фурии не понравилось, что ей не дают сказать, а говорит ее соседка, она набросилась на нее и на глазах у Мефодия выгрызла у нее язык. В ответ вторая фурия крючковатыми пальцами исполосовала ей лицо и вырвала глаз. Остальные, сомкнувшись кругом, как волки, жадно наблюдали за схваткой. Когда лишившаяся глаза ведьма заскулила и упала, остальные ведьмы (кроме девушки, которая держалась в стороне) набросились на нее и разорвали в клочья. Руки, ноги, внутренности – каждая спешила заменить себе ту часть, которая была наиболее обветшавшей. Прежние же руки, ноги, носы они бросали в кучу. Когда дележ был завершен, старшая ведьма плюнула на кучу, и из этого отвратительного месива кое-как сложилась та ведьма, что была разорвана. Выглядела она, мягко скажем, неважно.
   – С-с-сволочи! Гады болотные! Дрянь какую подсунули! – сказала она плаксиво.
   Меф старался не смотреть в таз, чтобы избежать тошноты. «Как хорошо, что Эдя в детстве вместо мультиков ставил мне ужастики – подумал он.
   – Мы хотим с-с-служить тебе, нас-с-следник мрака! Ты не ос-ставишь нас-с?
   – Мы проведем тебя к т-трону, ес-с-сли ты обещ-щ-щаешь вернуть нам прежние права... Только войди в с-с-силу! Отомс-сти за Йору!
   Мефодий с трудом привстал. Теперь он сидел на полу по-турецки, напротив раскалившегося серебряного таза.
   «Как узнать, можно ли верить старухам? Возможно, их подослал сам Лигул!» – подумал он и, прикинув, как бы поступили на его месте Арей или Улита (так было проще осмыслить ситуацию со стороны), сурово потребовал:
   – Значит, я могу вам верить? Отлично. Мне нужны гарантии. Я желаю услышать ваши истинные имена! Заклинаю Черной Луной!
   Полуночные ведьмы замялись. Знание истинного имени дает власть. Если на лопухоидов это правило распространяется далеко не всегда, то для созданий хаоса и первомрака закон этот непреложен. Произнести свое истинное имя – все равно, что дать клятву верности.
   – Ну! Чего стоят ваши выкрики без истинных имен? – поторопил Мефодий.
   – Хорош-шо, наследник! Ты узнаешь-шь! Я Уйреань! – неохотно произнесла самая дряхлая старуха.
   Вслед за ней решились и другие. Имена посыпались, как сухой горох.
   – Тюрба!
   – Веройса!
   – Менронда!
   – Керенга!
   – Фурабра!
   – Айлайпу!
   – Жыржа!
   – Дадаба!
   – Юльт!
   – Байтуй!
   – Зуймурзунг!
   Мефодий не старался сосредоточиться, зная, что запомнит их и так, без зубрежки. Истинные имена нельзя забыть, раз услышав, какими бы длинными они ни были. Когда будет нужно, они вспыхнут перед глазами. Пока же он отметил, что двух подравшихся ведьм зовут Керенга и Дадаба, а истинное имя самой молодой и хорошенькой – Зуймурзунг.
   Затем вновь заговорила дряхлая старуха Уйреань:
   – Поддерж-жи нас-с, нас-следник! Ты с-сделаешь верную с-ставку. С-сейчас полуночные ведьмы с-слабее лучших стражей Лигула, но с-скоро все будет инач-че. Нас-с-с станет в десятки раз-з больше, – прошамкала она.
   – Почему? – быстро спросил Мефодий.
   Старуха осклабилась. Ее песочное лицо точно стекло к подбородку.
   – Это долгая ис-стория. Много лет назад мы пос-садили с-семя. Пришла пора с-собрать урож-жай! Будь с-с нами нас-следник, и ты с-станешь влас-стелином много раньш-ше совершеннолетия. Ты с-с нами?
   – Я подумаю, – уклончиво ответил Мефодий.
   В мире стражей не бросают слов на ветер. Любое неосторожное, случайно вырвавшееся слово может связать на долгие годы.
   Теперь заговорила Тюрба. Пусть и моложе Уйреань, она тоже давно нуждалась в починке, хотя и урвала себе при последнем дележе пару свежих ушей и относительно новый рот. Теперь этот рот сказал:
   – Ты знал нашу сестру Йору в пос-следние часы ее пути. Ты взял ее подарок и поклялся отомс-стить за нее. Потому мы и пришли к тебе! Когда ты выполнишь свою клятву, нас-следник мрака? – просипела она.
   Все ведьмы уставились на Мефа в мертвенном ожидании. Даже вырванный из орбиты глаз, до сих пор не вставленный на место, и тот, перекатившись, повернулся зрачком в его сторону.
   – Всему свое время! – произнес Меф неохотно. Это было мудрее, чем сказать «скоро». «Скоро» – это уже обещание, которое придется сдержать.
   Мефу показалось, что фурии не поверили ему. Хорошо, что в тазу лишь их отражения. Иначе ведьмы набросились бы на него все разом и разорвали так же, как только что разорвали Дадабу. Он стал лихорадочно вспоминать, где его меч, на случай, если они все же прорвутся. Голос Уйреань пробился, словно сквозь подушку.
   – Ты с-сам знаешь, что отказаться от клятвы нельзя. Убей валькирию, нас-следник мрака! Убей ее и уничтожь ее шлем и копье, чтобы она не оставила себе преемника! – вкрадчиво просипела она.
   – Зачем? – спросил Меф, понимая, что получил пусть небольшую, но отсрочку.
   – Пус-с-сть валькирий тоже будет двенадцать! Когда мы будем тебе нужны – прос-с-сто позови! Теперь ты знаеш-шь как.
   Дно таза погасло. Полуночные ведьмы исчезли. Мефодий же ощутил пустоту и усталость. Он подумал, что, наверное, лучше быть последним бомжом на свалке и, лежа на куче мусора, смотреть в небо, чем повелевать мраком. Не потому ли в глазах того, кто хотел казаться его отражением, было столько усталой злобы?
   Мефодию, раздавленному тем, что казалось ему истиной, захотелось умереть – до того ему все стало безразлично...
   – Даф! – из последних сил шепнул Мефодий. – Даф!
   И помощь пришла. Тонкая незримая рука, похожая на солнечный луч, протянулась и коснулась его эйдоса. И крошечная песчинка, потускневшая от мрака, вновь безмятежно засияла. Мефодий встал, подошел к окну, и ему почудилось, что в плотной мгле, окутавшей дом, различается маленькая, похожая на золотой гвоздь искра света.
   «Спасибо, Дафна!» – прошептал он.
   А еще минуту спустя кто-то постучал в его комнату. Мефодий открыл, перед этим едва успев пинком отправить таз под кровать. Даф стояла на пороге и рассеянно смотрела на него. У ее ног маячил Депресняк.
   – Привет! Ты звал? – спросила Даф.
   – Звал? – переспросил Мефодий, удивленный тем, что она услышала. Он же произнес ее имя едва слышно!
   – Значит, нет? Я сама не была уверена. Просто ощутила что-то такое... – Даф неопределенно пошевелила пальцами.
   – Погоди! Ты просто пришла, и все? Больше ничего не делала? – недоверчиво спросил Меф.
   – Ну да. Разве, что мне захотелось помочь тебе, и все... Так ты не звал?
   – Нет, не звал.
   Даф взглянула на него с сожалением.
   – Ну на нет и суда нет. Я пошла!.. Кстати, у твоих Дверей три расплавленных комиссионера... Чья работа, не твоя?
   Мефодий выглянул наружу и убедился, что она не ошиблась. Три жирных пятна на полу – три безвестных комиссионера, которым уже никогда не нужна будет регистрация. «Не бойся, нас-с-следник! Нас не подс-е-слушают! Тем хуже для них-х!» – вспомнилось ему.
   Сердце снова забилось. Полуночные ведьмы играли всерьез. Жизнь для них пустой звук, даже если это жизнь слуг мрака. Удержав Даф за запястье, Мефодий потянул ее в комнату и начертил на двери тестовую руну. Контуры руны не зажглись. Даф скользнула взглядом по руне и ничего не стала поправлять.
   – Ага... Никто не слушает... Так ты в самом деле ничего не хочешь мне рассказать? – спросила Даф.
   – Нет.
   – Напрасно. Выглядишь ты скверно. Мне доводилось видеть бледных людей, но синих – впервые. – Даф осторожно опустилась на край кровати. Депресняк запрыгнул ей на колени и притворился паинькой. Эдакая отдыхающая бомба с часовым механизмом. Гарпий Мегерович на заслуженном отдыхе. Под тонкой, лишенной шерсти кожей кота родниками пульсировали жилки.
   – Если не хочешь говорить ты, тогда я тебе кое-что скажу. Ты становишься темным, – безжалостно сказала Даф.
   Мефодий накрутил себе на палец прядь волос и машинально потянул, ощутив боль по всей длине волоса, а не только у корня, как у обычного человека. Внутри же мелькнуло тревожное: «Неужели она тоже знает? Или чувствует?»
   – Я с самого начала был им, – произнес он.
   – Ты становишься действительно темным. Без Шуток. Я поняла это вчера, когда увидела, как ты смотришь на лопухоидов, – сказала Даф.
   – А как я на них смотрю?
   – Ты смотришь не на них. Ты смотришь сквозь них.
   – Ерунда. Неправда, – буркнул Меф растерянно.
   – Правда. Многие темные маги – заметь, даже не стражи! – проделывают тот же путь. Вот исходное логическое утверждение: «Лопухоиды не умеют делать того, что умею я, значит, я лучше и совершенней». Из этого вывода вытекает второй: «Если я лучше, то весь мир принадлежит мне. Я могу с чистой совестью идти по головам». И третий шаг – это уже собственно идти по головам. Вот такая короткая лесенка, которая ведет сам знаешь куда.
   – Ты сама до этого додумалась? – быстро спросил Мефодий.
   – Не-а, где мне? Это упрощенный курс извращенной логики. Ее проходят в Эдеме. Тезис «Кто не может, как я, тот хуже меня» тупиковый по своей природе. К примеру, лешие и водяные вечно спорят, кто из них важнее и нужнее. В результате два племени враждуют уже три тысячи лет, и не факт, что когда-нибудь прекратят.
   – Угу, – подтвердил Мефодий. – Типа того, что шахматист лучше боксера думает головой; но отгребает от него по ушам по полной. Зато со временем шахматист прорывается в шишки и все боксеры для него – ну не чемпионы, а так, средненькие, расходный материал. Разве не так?
   Даф неохотно согласилась.
   – Но это если и боксер, и шахматист только и думают что о порабощении других. Один делает ставку на ум, другой – на кулак. Но цель одна – смять, растолкать. Кто, в конце концов, мешает им мирно сосуществовать? – предложила она.
   – Что они, светлые стражи? Может, им еще на дудочке поиграть? – насмешливо откликнулся Мефодий.
   Встретив горестный взгляд Дафны, он сообразил, что не только подумал, но и отреагировал как страж мрака.
   – Парадокс Леония Эдемского: «При прочих равных для неподготовленного человека мрак привлекательнее света, так как в отличие от света не требует самоограничения», – устало отозвалась Даф.
   – А если совсем просто? – спросил Мефодий.
   – Быть светлым немодно. Ну, вообрази, в школе ли, в институте, в офисе мы устраиваем опрос. Поставьте галочку, гражданин Тапкин, кто вы по жизни: светлый или темный? Если темный – туды галочку, если светлый – сюды. Семьдесят человек из ста заявят, что они темные. Так?
   – Ну так.
   – И ты думаешь, они действительно темные? – настаивала Даф.
   – Почему бы и нет? Да, думаю.
   – Как бы не так! Как раз три четверти истинных Темных спрячутся среди тех тридцати, которые заявят, что они светлые.
   – А эти семьдесят кто тогда?
   – Предположим, десять из них действительно будут темные. Остальные же только хотят ими казаться. Из стадного ли чувства, из уверенности ли, что это сделает их круче, или просто для маскировки. Человек тридцать из этих семидесяти (не меньше!) будут мягкие и пушистые или просто сильно неуверенные в себе люди. Эти последние боятся, что их секрет узнают, и берут напрокат ежиные колючки. Внешне это перстни-царапки, лиловая косметика «Тартар», ногти «Десять ножей» и прочие закидоны. Понимаешь? Вот и получаются казусы, когда один дает бездомной собаке на остановке пирожок, а второй орет: «Эй, ты че делаешь, макака? Ты же абсолютное зло!»
   – А что, абсолютное зло не может кормить собак? – заинтересовался Мефодий.
   – Не-а. Если это не отравленный пирожок и не бешеная собака. А вот стихийное зло иногда может, – сказала Даф рассеянно.
   – Ты права. Раньше я действительно был лучше. А сейчас как-то внутренне испачкался... – сказал Мефодий.
   – Такое со многими случается. С каждым последующим годом человеческая жизнь все теснее и в ней все меньше места для света, – подтвердила Даф.
   Она подумала о себе. О том, как сложно служить свету, даже желая служить ему. Как просто ошибиться и вместо света послужить псевдосвету, который не что иное, как изобретение того же мрака. Псевдосвет часто стремится стать слишком светлым, впадает в ханжество, делается смешон и отталкивает от себя. Земной аналог – хмурая старуха в церкви, которая шипит: «Ты куда приперлась в короткой юбке? Ты какой рукой держишь свечу?» Невольно раздражаясь на эту старуху, раздражаешься и на весь свет. В этом и состоит задача псевдосвета. Однако Мефу этого лучше не говорить пока. Он и так, кажется, вконец запутался.
   В тот самый день, час и минуту, когда Мефодий мило общался с приятными пожилыми дамами, появившимися на дне серебряного таза, его дядя Эдя Хаврон с ужасом рассматривал клетку с мертвыми птицами.
   Только что он и его невеста Мила проходили мимо зоомагазина, в стеклянной витрине которого помещалась клетка с волнистыми попугаями. Эдя по легкомысленной привычке созерцать все пестрое и бестолковое свернул к витрине. Буквально на минуту он потерял Милу из виду, и вот теперь и невеста пропала неизвестно куда, и попугаи вдруг свалились с кормушки и теперь лежат лапками кверху, странно похожие на маленькие сморщенные груши. Эдя отошел от витрины в тревоге. В нем вновь всколыхнулись дурацкие детские воспоминания. Но где же, в конце концов, Мила?
   Хаврон, волнуясь, пошел к метро, заглядывая во все магазинчики. Он на кого-то налетал, от кого-то увертывался и ощущал себя провинциальным научным работником, отставшим от жены и тещи где-нибудь у трех вокзалов на «Комсомольской» и теперь страдающим, так как у него нет при себе ни денег, ни билетов, ни даже собственного паспорта.
   – Привет! И где ты был? – раздался совсем близко знакомый голос.
   Мила стояла рядом и грозила ему коробкой с зубной пастой, видно, только что купленной.
   – Я БЫЛ? ГДЕ ТЫ БЫЛА? – взвился Эдя.
   – Ну хватит ссориться! Поцелуй меня в носик! Теперь в ушко!..
   – Не хочу! Там попугаи сдохли в витрине! Ты видела? – хмуро сказал Хаврон. Мила сдула с глаз челку.
   – Бедные маленькие птички! – воскликнула она. – Так что, ты идешь?
   В эту самую минуту у себя дома Зозо разговаривала по телефону с доцентом Тесовым. Смеялась над его шутками, болтала приятные глупости, договаривалась о завтрашнем свидании и – думала про себя: «Боже! Какой тормоз! Как несчастны женщины, которые вынуждены выбирать из того мизера, что сам падает им в руки!»
   Разговаривая с Зозо по телефону, Тесов хотел умереть от счастья, но вместо этого без причины разворчался и вынул ватку из пупка. О свидании они впрочем, договориться сумели. Однако свиданию этому не суждено было состояться.
   Тухломон, прятавшийся в телефонной трубке где-то в районе мембраны (при большой необходимости он сумел бы усесться по-турецки даже на конце иглы), зевнул и записал себе несколько слов на ладони. Просто чтобы не забыть. Самый тупой карандаш, как известно, лучше самой острой памяти.
   Еще год назад, вплотную занявшись историей Мефодия, Тухломон регулярно отслеживал все встречи его матери. На эйдосы Зозо и Эди лучший из комиссионеров мрака пока не посягал – рассвирепеет Меф, недолго и самому сгинуть, – а вот эйдосы женихов Зозо прикарманивал с завидной регулярностью.
   «И где она только находит таких вкусных болванов, с которыми так просто, так легко работается?» – думал порой Тухломон не без зависти. С точки зрения охоты за легкими эйдосами, у Тухломона был, как говорится, глаз-алмаз.