Глава шестая.
ЧЕЛОВЕК-ПИСЬМО

   Люби не то, что хочется любить, А то, что можешь, то, чем обладаешь.

Гораций

   Арей с чувством высморкался в большой платок с подробной картой Европы. Одна его ноздря выстрелила в Швецию, другая контузила островную Англию.
   – России... апч-ч... я считаю, давно нужен гений. Но гений несколько необычного свойства. Обычные гении открывают всякие новые вещи, а этот бы закрывал старые. Атом, например, бактериологическое оружие, Америку. Колумб, скажем, открыл, а Вася Петров закрыл, – сказал он.
   Меф попытался представить себе, как выглядел бы такой гений, и у него получился Мошкин, с некоторыми, впрочем, чертами Чимоданова.
   – Э? А ты-то как считаешь? Стоит ли все это закрыть? – спросил, внимательно глядя на него, Арей.
   – Я считаю, что это провокационная проверка на неосторожные высказывания. Третья распространенная уловка мрака после прямого давления и подкупа. Брякнешь что-нибудь – и раз! – донос на стол Лигулу! – ответил Меф.
   Арей кивнул, очень довольный.
   – Верно. Проверка. Раньше ловили за руку, а теперь все чаще за язык. А как должен ответить на такую провокацию «вумный мальчик»?
   – «Вумный мальчик» должен мило улыбнуться и либо притвориться глухим, либо сузить угол провокационной атаки. Ну, к примеру, сказать, что он совсем не разбирается в глобальных проблемах планетарного масштаба и его лично занимает лишь истребление китов, выпиливание лобзиком или чемпионат мира по футболу, – заметил Меф.
   – Примерно, синьор помидор, примерно... В теории ты подкован, однако теория должна подтверждаться практикой. Теория без практики – это рюкзак с учебниками по плаванию за спиной тонущего.
   Арей с нежностью посмотрел на платок и осторожно свернул его. Уникальный платок, весьма ценимый им за географическую точность, был подарком некоего Давыда Птюнникова. Жаждая славы, Птюнников продал эйдос за право, чтобы имя его закрепилось за каким-то научным понятием. Условие показалось Арею забавным. Он лично позаботился, чтобы именем Птюнникова назвали сустав Двенадцатой лапы сороконожки, который наглые ученые – те три с половиной человека, которые этим занимались, – все равно упорно продолжали путать с остальными тридцатью девятью суставами упомянутой козявки.
   – Ну, поболтали, и хватит... А теперь вернемся к теме вчерашнего урока! – улыбаясь, сказал Арей.
   – Повторенье – враг варенья, – заметил Мефодий.
   Арей перестал улыбаться. В комнате стало холодно.
   – Разве об этом мы говорили на прошлом уроке? – отрезал Арей. Во время занятий чувство юмора у него надежно отключалось. Это было неоднократно проверено.
   – Ну... мы говорили об отличиях магов и стражей. Маг – это определенный, строго соблюдаемый ритуал плюс врожденная способность плюс усиливающий артефакт. Кольцо, браслет, сапоги с алмазными шпорами и так далее... Список довольно длинный. Страж – это вдохновение в чистом виде, талант и упорство. Все остальное – бесконечная импровизация. Граница возможностей стража – лишь его страх. Это главное, что надо усвоить, – устало произнес Мефодий.
   – Ты был прав, а я тебя сбил. Тренировка – это и есть упорство или одна из его составляющих. Нет смысла выделять ее отдельной строкой. Мало знать. Нужно быть уверенным. Упрямый баран прошибет лбом больше ворот, чем умный, но неуверенный. В конце концов, что у того, что у другого иного оружия попросту нет, – заметил мечник.
   От монотонного голоса учителя Мефодию хотелось спать. Покачиваясь на скрипучем стуле, он обнимал колени и слушал. Чаще они занимались один на один. Пару раз в неделю к ним присоединялась Дафна. С Мошкиным, Чимодановым и Натой Арей занимался тоже, но редко. Обычно он поручал их Улите.
   – Тренировка же должна быть не однообразная, не тупое повторение единственной коронки, а ровное, постоянное, уверенное напряжение мысли. Сгущение образа. Для того чтобы нечто произошло, нужно представить, что это уже совершилось. В мельчайших деталях и подробностях. А теперь начнем с азов. Сотвори что-нибудь! – потребовал вдруг Арей.
   – Что?
   – Что хочешь. В конце концов, это твоя фантазия.
   – Тогда... пусть это будет... а если... – заметался Меф.
   – Раскачивайся скорее!
   – Ну... яблоко... А? Хорошо? – выдал Мефодий.
   Арей поднял брови и быстро взглянул на портрет Лигула, утыканный дротиками для дартса. Горбун изо всех сил делал вид, что не подслушивает.
   Они занимались уже часа три и все никак не могли сдвинуться с мертвой точки. Арей сидел за столом в своем прежнем кабинете – прощай, оживленец Гарпий Здуфс и его тягомотные нововведения! – и взглядом, материальным по своей пристальности, полировал клинок меча.
   – Только вдохновение, талант и упорство? – вкрадчиво спросил Арей.
   – Нет, еще тренировка и... и еще что-то, да? – заметался Мефодий.
   По лицу Арея он понял, что сморозил глупость, и встревоженно замолк.
   – Ты уверен, что это должно быть яблоко? Не груша, не слива, не апельсин? – спросил Арей.
   – Яблоко... – повторил Мефодий.
   Арей слегка поклонился, пряча усмешку. Он-то не мог не знать, что яблоко для темных стражей предмет сакральный. А вот знал ли Меф, что именно яблоко запустило некогда часы Тартара? Едва ли...
   Мечник смиренно закрыл глаза.
   – Хорошо. Пусть это будет яблоко. Начинай дружок!
   Мефодий сосредоточился. Почти сразу, к его удивлению, на столе возникло яблоко.
   – Ну и как? Получилось? – спросил Арей небрежно.
   – Да.
   – Отлично. Давай его сюда! Мефодий протянул руку. Едва пальцы его коснулись яблока, как оно исчезло с легким щелчком.
   – Ну?.. – поторопил Арей. – Что же ты?
   – Рассыпалось. Почему? – с разочарованием спросил Меф.
   Сотворив свое яблоко, Арей надкусил его крепкими зубами.
   – Прости, что не угощаю... Тот, кто первым зажег свет в этом цирке, не терпит однообразия. У него каждый лист в лесу хочет чем-то отличаться от других. Твое же яблоко было никакое. Нелепый трафарет, которого никогда не существовало. Ни зажившей червоточины у ножки, ни игры света, ни коего чек внутри, ни даже наивной яблочной истории. Которой так гордится всякий приличный фрукт… Ну там пчела случайно села, птица мимоходом клюнул или садовник сказал под деревом нехорошее слово, напоровшись щекой на ветку. Бедное яблоко, как оно покраснело от любопытства и стыда!.. – сказал Арей дирижируя огрызком.
   – Можно, я еще раз попробую? – попросил Мефодий.
   – Нельзя.
   – Что? Правда нельзя?
   – Нельзя. Но ты все равно попробуй, – усмехаясь, разрешил Арей.
   Мефодий попытался, стараясь поймать в марлевый сачок воображения мельчайшие подробности. На столе возникло яблоко. Большое. Зеленое. Меф с тревогой взял его, и – яблоко не рассыпалось, Правда, на вкус оно было кислым, и, укусив его один раз, он понял, что больше не хочет.
   Арей взял со стола монокль, которого на нем до этого не было.
   – А что это за вмятина? – спросил он, брезгливо разглядывая коричневое, с гнильцой пятно на боку яблока.
   – Ну... это же... – начал Мефодий.
   – Конкретнее!
   – Оно подгнивает... С ветки упало... Я так представил! – объяснил Меф.
   – Жуть. Вероятно, яблоня росла высоко в горах, судя по размеру вмятины, скатываясь вниз, яблоко пересчитало все скалы... Не обижайся! Ты справился вполне прилично. Я доволен. Для первого года занятия – кстати, скоро будет год! недурственно. Ступай! – сказал Арей, кивком головы отпуская Мефодия.

***

   В приемной была страшная давка: нагрянули комиссионеры с квартальными отчетами. Мефодий поднялся на второй этаж. В гостиной за общим столом сидел Чимоданов и что-то писал гусиным пером. Рядом на столешнице помещался Зудука, выцеливая из двуствольного пистолета мух, пятна на стенах и вообще все, что попадалось ему на глаза. Разумеется, когда появился Меф, он незамедлительно перевел стволы на новую цель. Буслаев понадеялся, что пистолет не заряжен, хотя рядом на полу была подозрительно просыпана счищенная со спичек сера. Последнее время бедный Зудука испытывал перебои с порохом и обходился спичками.
   – Что делаем? – бодро поинтересовался Меф у Чимоданова, стараясь не смотреть на Зудуку. Он по собственному опыту знал, что, если обратить на него хотя бы на копейку внимания, Зудука потом вообще не отвяжется.
   Петруччо с гордостью помахал пером.
   – Да вот! Составляю бумажку в Канцелярию. Перспективный план развития русского отдела мрака на следующее столетие. Двенадцать страниц, и все кровью! Первая группа, резус положительный. Название глав – второй, отрицательный – все чин-чинарем.
   – Тебе кто-то поручал его составлять?
   – Поручал? Мне? Да никто! – удивился Чимоданов. – Я сам все придумал. Первая часть письма: введение и анализ уже существующего плана. Вторая – общая характеристика и недочеты. Третья – меры по улучшению эффективности работы. Интесно? можно будет подать на грант... – в голосе Чимоданова появилась нежность.
   – У мрака нет грантов, – сказал Буслаев.
   – Ты просто не в курсе, чайник. У мрака есть все. Даже дорожные знаки в геенне огненной с указанием средней температуры лавы. И, кстати, установлены по моему предложению! – вытянув губы трубочкой, снисходительно заверил его Петруччо.
   – По твоему предложению?
   – Ну да. Это было в моем самом первом проекте! Вообрази, грешники устанавливают знаки, а они на другое утро превращаются в раскаленный металл! А? Впечатляет?
   И, не дожидаясь ответа, Чимоданов вновь уткнулся в бумаги.
   – Вот слушай! «Опираясь на предыдущий тезис, не побоюсь сказать следующее: анализ эсхатологической тенденции последних десятилетий неумолимо свидетельствует, что все вытекающее является следствием того втекающего, о котором я имел честь написать в первой части исследования... Таким образом, если все вытекающее вытекает, а все втекающее втекает...» – с удовлетворением прочитал он.
   – Чушь какая! Втекает, вытекает... Скажи лучше, что всё тупое притормаживает!.. – проворчал Меф.
   Чимоданова он с каждым днем не переносил все больше и больше. Зато к Мошкину Меф по-своему привязался. За внешней застенчивостью и неуверенностью в нем угадывались глубина и хорошее сердце. Ощущалось, что при определенных обстоятельствах он вполне способен на самопожертвование, в отличие, скажем, от Чимоданова, который скорее пожертвует всеми упомянутыми в телефонном справочнике, чем своим мизинцем.
   В комнате Мошкина что-то упало. Затем дверь открылась и появился он сам, уныло созерцающий нечто, похожее на половинку баранки.
   – Чашка? – поинтересовался Меф, невольно вспоминая другие чашки и при других обстоятельствах.
   – Ручка от чашки... Она была треснутая. Я налил кипяток и... Можно, я дальше не буду рассказывать? – сказал Мошкин грустно.
   Перед чашками он был в неоплатном долгу. Ни одна не жила у него больше трех дней. Меньше, чем солдат во время фронтового наступления.
   – Хотя бы не ошпарился? – спросил Меф.
   Вопрос был чисто риторический. Евгеша успел бы трижды остудить кипяток прежде, чем он коснулся бы его ног.
   – Нет. Но кусок льда упал мне на ступню, точно на ноготь мизинца... – сказал Мошкин еще печальнее.
   – Слушай, – начал Меф. – Ты же повелеваешь водой? Что мешает тебя сделать чашку изо льда, внутри которой будет горячий чай? Ведь ничего, согласись? Если чашка будет подтаивать, ты ей это запретишь. Ну как?
   Мошкин задумался.
   – Я бы мог, наверное, даже устроить так, что она повисла бы в воздухе. И ложку бы отлил изо льда, – сказал он неуверенно.
   Услышав в гостиной голоса, из комнаты вышла Ната. В правой руке она держала зеркало. В левой…м-м-м... еще одно зеркало. Это выглядело смешно, хотя дело было совсем не в самолюбовании. Так, с двумя зеркалами, Арей учил ее отрабатывать магическое парирование.
   Глядя в зеркала, Ната сосредоточивалась, и лицо ее начинало атакующую пляску. Отражаясь в двух стеклах сразу, атака удваивалась и обрушивалась на саму Нату, не оставляя ей выбора – или отразить ее, или умереть от любви к самой себе, как некогда это произошло с магом Нарциссом во время тренировки у ручья. Случай, кстати, хрестоматийный, хотя впоследствии и превратно истолкованный.
   Ната, однако, в отличие от бедного Нарцисса, была способной ученицей и, не боясь собственных чар, с ненасытной жадностью познания совершенствовала мастерство. И мастерство это было так велико, что, красиво или некрасиво ее лицо, не имело уже ни малейшего значения. Переходный возраст, не пощадивший десятки самых кукольных девичьих лиц, не пощадил и ее лица. Странное, асимметричное, немного вытянутое вперед, как у умной обезьянки, оно привлекало главным образом своей необычностью. Но это если судить о лице в застывшей неподвижности – такой, каким оно бывает во сне или на фото для паспорта.
   Однако едва Ната начинала улыбаться, двигаться, говорить, лицо ее менялось, и тогда ни один самый суровый критик не сумел бы найти и малейшего недостатка. Это была насмешка над красотой, но насмешка, превосходящая красоту.
   Если бы опытного суккуба – а кто больше в мире мрака понимает в любви? – спросили бы, что он думает о Нате, суккуб ответил бы: «Она полна таинственности, как усмешка русалки-фараонки в тот последний миг, когда та утаскивает жертву в омут» И это высший комплимент, на который суккуб способен.
   Недавно Ната одним движением бровей добилась того, что водитель автомобиля, гневно сигналившего им, чтобы они убрались с пешеходного перехода, въехал в столб. Ната была не одна. С ней рядом находились Дафна и Улита. Они искали индийский магазин, чтобы купить аромалампы. Кроме того, Улите нужен был пышный рыжий парик с буклями, чтобы приклеить его к прилизанной макушке Тухломона. Зачем? А просто так!
   – Надо же! Потерять от любви голову, и так быстро! – поразилась Даф, когда из машины выскочил ошеломленный молодой водитель.
   – Да ему и терять-то было нечего! Натуральный джинн Чебурек Чурекович... – ревниво и со знанием дела сказала Улита. Как известно, до знакомства с Эссиорхом она была совсем не прочь закатиться в ночной клуб со смуглым курьером из Тартара.
   Однако далеко не всегда Ната могла похвалиться победами. Однажды она накатила на Чимоданова и, видя, что ее магия не действует, раскричалась на него.
   – Ты на меня собак не спускай. Мне начхать! – сквозь зубы сказал Чимоданов, занятый составлением какого-то мудреного перечня.
   – А мне начхать, что тебе начхать, – немедленно отозвалась Ната.
   – А мне начхать, что тебе начхать, что мне наехать! – отрубил Петруччо.
   На этом дискуссия завершилась, и попытки дальнейших наездов тоже.
   Другое дело Мошкин. Он влюбился в Нату сам по себе, безо всякого влияния ее магии, с которой, возможно, и сумел бы справиться. Вот и сейчас, увидев Вихрову, Мошкин разжал пальцы и выронил чашку.
   – Привет! – сказал он.
   Ната, для которой этот мошкинский привет был третьим за день, улыбнулась вежливо и ускользающе. Евгеша, видимо, хотел сказать еще что-то, но все его гениальные идеи успели иссякнуть. Зато в памяти, которая, как всякая память, грешила просроченными ассоциациями, внезапно всплыло начало старой поэмы.
   – Понеже ли ны бяшете? – спросил Мошкин.
   – Да ничего. Бяшу себе помаленьку, – отвечала Ната.
   К Мошкину она относилась неплохо. Ей льстило, что она ему нравится – да и какая девушка не заметит влюбленности! – но все же Евгеша был для нее слишком самобытен. К тому же, как многие талантливые люди, он социально поздно созревал.
   «Да ну, тормоз какой-то! Он так мнется, так медленно говорит! У него от одного слова до другого на троллейбусе пятнадцать минут ехать», – в очередной раз подумала Ната и, забыв о Евгеше, стала испытывать на Мефе свой коронный взгляд, который Улита называла «Умереть и не встать».
   Однако Меф не влюбился, не утратил аппетита и не умер. Против мимической магии у него был врожденный иммунитет. Как-никак вобрал некогда силы повелителя мрака, хотя и не факт еще, что Лигул позволит ему всласть порулить Тартаром.
   Оставив Мошкина и Нату помаленьку бяшить, а Чимоданова строчить доклад, Меф вновь спустился в приемную. Он понял, что Дафны, которую ему хотелось увидеть, наверху нет. В приемной он сразу натолкнулся на Улиту. Ведьма, напрочь игнорируя шастающих комиссионеров, переодевалась в платье – узкое и длинное, с декольте и юбкой с плерезами, то есть с траурными нашивками. Судя по стилю (а точнее, по тщательно продуманному разностилью!), идея платья принадлежала ее любимому модельеру Сальвадору Бузько.
   Сальвадор Бузько, в котором горячая испанская кровь разумно разбавлялась созерцательной хохляцкой ленью, был давним клиентом Арея. Улита ему во всем покровительствовала.
   «И чего ты привязалась к этому Бузько?» – спрашивал у нее Арей. «Да так! Он всю жизнь принципиально делал только то, что нельзя. Остальное ему неинтересно. А как он шьет! Вдохновение наркомана, а руки хирурга!» – отвечала ведьма. К слову сказать, чтобы совместить эти крайности, Сальвадор и закладывал эйдос.
   – Чего ты такая? Амур шел косяком? – спросил Меф, внимательно посмотрев на Улиту. Он научился неплохо разбираться в ее настроениях.
   – Да нет вроде. Полное затишье. И вообще кончай использовать мои фразочки! – буркнула ведьма.
   Она подошла к зеркалу и, разглаживая на бедрах платье, посмотрела на себя.
   – Ну как, на твой адамов взгляд? Можно заключить, что мое жизненное амплуа – инженю-кокет?.. – обратилась она к Мефу.
   – Можно. Но только осторожно, – двусмысленно отозвался Буслаев. Он впервые слышал это слово, но не собирался этого выдавать.
   – А по-моему, неплохо! Сальвадор угадал с цветом, да и со всем остальным тоже, – задумчиво продолжала Улита. – Нужно будет упросить шефа, чтобы он продлил Сальвадору аренду на эйдос. Хотя бы на годик. У Сальвадора через месяц истекает контракт. Бедняга весь издергался.
   – Бывает, – кивнул Меф. Он и не на такое насмотрелся за последний год. Некоторые клиенты и вены себе вскрывали в приемной. Да только что толку?
   Но мысль Улиты уже скользила дальше. В том нерабочем направлении, в котором они всегда текли у нее в рабочее время.
   – Интересно, Эссиорху понравится? – спросила она и сама же ответила: – Боюсь, что он и не заметит. Вот если бы платье было разрисовано мелкими мотоциклами – тут да. Он бы стал рассуждать, у какого мотоцикла руль не так нарисован, и ловить художников на криворукости. Потом спохватился бы, что ни о ком нельзя отзываться плохо, и примялся бы вслух раскаиваться. С этим же я опять окажусь в пролете.
   – А ты закажи коллекцию платьев с мотоциклами, – предложил Меф.
   Улита задумчиво облизнулась.
   – Мотоциклик там, мотоциклик сям! Где-то больше, где-то меньше, чтобы скрыть недостатки фигуры! А ведь это идея! И все едут в определенном направлении! Эдак ведь можно навести его на мысль ты как считаешь, а? Ты бы, например, обрадовался' если бы у Даф на платье были мечи и сабельки?
   – Я бы просто умер от счастья, – сказал Меф.
   – Издеваешься? – проницательно спросила Улита.
   Ей стало вдруг грустно. Она вытерла салфеткой помаду, съела кекс и, стряхнув с подбородка крошки, начала генерировать идеи, как ей повысить настроение до подходящего для жизни градуса. Идеи упорно не генерировались. Вероятно, поблизости не было необходимой эмоциональной розетки. Зато довольно скоро ведьма отыскала подходящий громоотвод, а если еще точнее – целую толпу мальчиков для битья.
   Разочарованная в себе и в платье, она надула губы и всмотрелась в терпеливую очередь комиссионеров. Те косились на нее и дрожали. Каким-то боком эти всеведущие духи пронюхали, что не так давно Улита приструнила Лигула и вытащила Арея из Тартара. Как приструнила, они толком не знали, но все равно на всякий случай тряслись. «Уж ежели Лигула прищучила, то нас-то, сирых, и вовсе жизни лишит...» – шептались они.
   – Ждете, гадики? – мрачно дыша на запотевшие перстни на пальцах, спросила Улита.
   – Ждем, матушка! – льстиво откликнулись комиссионеры.
   С недавних пор они называли Улиту не иначе «матушка», хотя большинству из них она годилась в прапраправнучки,
   – Все ли тут?
   – Все, матушка!
   – А босячки кругломордые? Тут? – спросила Улита, всматриваясь в тесные ряды комиссионеров.
   Босячки оказались на месте. Звали их Чет и Нечет, однако Улита называла их не иначе, как «босячки кругломордые». Статус «босячков» был трудноопределим. Вроде бы по всем признакам комиссионеры, но по методе работы отчасти и суккубы – с «отдельно выделенным юридическим адресом», как говаривал иногда Арей.
   Занимались они в основном азартными играми, русской рулеткой, казино и организацией вечеринок с запредельной программой, после которых притаскивали по полной горсти эйдосов. Оба были кругленькие, толстенькие, короткорукие, с буйной растительностью на лицах и до невероятия прыгучие. «Массовики-затейники, контуженные громкой музыкой», – характеризовала их Ната, которой не раз случалось бывать в лагерях летнего отдыха.
   Похожие друг на друга как близнецы, босячки отличались только формой носа. Если у Чета нос был просто картошкой, то у Нечета, пожалуй, картошкой раздавленной. Произошло это от некогда слишком близкого знакомства с дверью. Двигались «босячки кругломордые» всегда синхронно. Одновременно кланялись, приседали, всплескивали ручками и бултыхали животиками. Через какое-то время, если смотреть на них слишком внимательно, начинала ехать крыша, и ты начинал закрывать то один, то другой глаз, смутно надеясь, что раздвоение исчезнет.
   – А ну, повеселите меня! Марш-марш! Прыгайте! – велела им Улита.
   «Босячки крутломордые» подобрали полы халатов и пошли скакать. Лица у них при этом были серьезные, прямо-таки профессорские. Первую пару прыжков они сделали, исключительно чтобы разогнаться. Невероятно упругие, они подлетали выше мячей из каучука и сами уже не могли остановиться. Ударялись о стены, потолок и вновь подлетали и неслись неведомо куда.
   Улита хохотала, когда Чет и Нечет с разгону, точно кегельные шары, влетали в тесный строй комиссионеров, проделывая в нем порядочные бреши. Комиссионеры подвывали, роняли блокнотики и закрывали головы руками. Кое-где на полу встречались уже пластилиновые лепешки, возникавшие, когда Чет или Нечет всей тушей врезались в кого-нибудь сверху.
   – Прямое попадание! – говорила всякий раз ведьма.
   В воздухе опять что-то свистело, Мефодий приникал к полу, а Чет и Нечет – все с такими же суровыми лицами государственных деятелей – с треском влетали в стены или потолок. Особняк на Большой Дмитровке сотрясался, словно от ударов чугунных ядер.
   – Улита! Может, хватит? Башка трещит! – рявкнул Арей, когда, вышибив дверь, к нему в кабинет влетел Чет.
   Слышно было, как Чет прокатился по полу, затем что-то зашуршало, кто-то получил оплеуху, и вот уже «босячок кругломордый» вышел наружу с папочкой под мышкой, значительный, точно с королевской аудиенции.
   Ловко подпрыгнув, Улита поймала за ноги разогнавшегося Нечета.
   – Ну хватит так хватит! Ух вы мои прыгунчики! Запыхались? Давайте отчеты – заслужили!
   Шлепнув Чету и Нечету где нужно печати, она метко отфутболила их за дверь, куда как раз заглядывал ОСС – очень странный субъект. Это был тощий дядечка с темными волосами на выпиравшем кадыке. Вылеплен он был весьма причудливо – анфас будто человек, а сбоку плоский и мятый, как бумажный лист. Вид он имел вальяжный, величественный и вместе с тем рассеянный, как у монарха, только что показавшегося из деревянной будки с буквой «М» на входе.
   Обнаружив, что прямо в него, отдуваясь, летит Чет, незнакомец с необычайной ловкостью повернулся боком, изогнулся и избежал столкновения.
   – Мимо! Вот жук навозный! – сказала Улита с сожалением.
   Вновь прибывший оскорбился.
   – Жук какой? Простите? Вы это мне? – начал он.
   – Вам? Так и быть, вам прощаю, – небрежно сказала ведьма.
   Она решила, что это еще один комиссионер. Однако незнакомец не уходил, назойливо мозоля глаза. Хочешь, не хочешь, Улите пришлось обратить на него внимание.
   Ну чего тебе, рыло противное? Кирпича просишь? – спросила Улита.
   Плоский дядечка кашлянул.
   – Я попросил бы вас подбирать слова! Перед вами экстренный курьер из Тартара! Мне необходимо видеть Арея!
   – Зачем? – спросила ведьма.
   – У меня для него письмо. Белено передать лично в руки!
   – Давайте! Я сама передам! – сказала ведьма, протягивая руку.
   Курьер язвительно улыбнулся.
   – В таком случае передавать придется вместе со мной, – произнес он, быстро распахивая светлый плащик в духе «я у мамы эксгибиционист».
   Мгновение – и Мефодий понял, почему посланец казался таким плоским. По сути дела, это был человек-письмо. Тело – белое, в синюю линеечку. По линейкам прыгали косолапые («шоколапые» – произносил это слово в детстве маленький Меф) буквы, упорно ускользающие от взгляда тех, кому они не предназначались.
   – Не татуировка, нет? – не без ехидства поинтересовался Мефодий.
   – Когда письмо прочитает тот, кому оно адресовано, – все исчезнет. Я многоразовый! – обидчиво отвечал курьер, вызывая в испорченном остротами сознании Улиты желание задать коварный вопрос «А вам туалетная бумага, часом, не племянница?»
   – А чего ты про татуировку спросил? – шепнула Мефу Улита.
   – Да так, вспомнилось тут! Грудь наполеоновского маршала Бернадота, будущего короля Швеции, украшала татуировка: «Смерть королям!» Он обзавелся ею в молодые годы, когда не был еще ни маршалом, ни королем, – сказал Меф, которому Зозо в детстве вместо сказок читала Пикуля.
   Сообразив, что от курьера так просто не отделаешься, Улита провела его в кабинет Арея. Мефодий же сел за ее стол и принялся шлепать печати комиссионерам. Заметив, что ведьма ушла, очередь мало-помалу расшумелась.
   Вечно недовольные всем комиссионеры обратили свое жадное внимание на Мефодия. Во взглядах, которыми они смотрели на него, было мало почтения. Скорее жажда поживиться. Происходило это главным образом потому, что комиссионеры, чутко ловившие ветры, в последнее время не слишком боялись Мефодия, считая, что Лигул все равно не пустит его к власти. Напротив, досаждая Мефу, можно было угодить Лигулу.
   Один наглый комиссионер даже высунул вперед рыльце и вякнул:
   – Что за дела, ваще? А побыстрее нельзя? У меня сделка!
   – Какая еще сделка? – машинально спросил Меф, поднимая глаза от очередного отчета.
   Высунув липкий язык, комиссионер быстро облизал рыльце.
   – О, забавная история! Студент-биолог влюбился в девчонку с истфака, а она возьми да и заболей. Врачи головами качают и даже конфеты не берут. А это уж верный признак, что шансов нет! Парень с ума сходит. На лавке перед больницей ночует, а днем у нее в отделении сидит. Тощенькая такая бледная, глазенки добрые. Медсестры уж до чего бывалый народ, да и те в полотенца тайком сморкаются, когда они за ручки держатся... Ну я сделочку и сварганил: эйдос в обмен на ее жизнь.
   – И что, правда, спасешь девчонке жизнь? – усомнился Мефодий. Он слишком хорошо знал, что комиссионеры платят за эйдосы в лучшем случае иллюзиями.
   – Нет-с. Зачем мне утруждаться? Задаром эйдос получу. Девчонки-то в списках у Мамзелькиной нетути... Через три недельки она и без меня поправится!
   Рассказывая, комиссионер внимательно всматривался Мефу в лицо в поисках признаков жалости. Порядочному стражу мрака сочувствовать смертным никак не полагалось. В ручках нетерпеливо дрожал обкусанный карандашик, нацеленный в блокнот.
   Мефодий чувствовал, что вся очередь, как один человек, с нездоровым, затихшим вниманием следит за ним, ловя всякое, даже незначительное движение бровей, губ. Это было внимание шакалов, которые пустили вперед самого смелого, а сами зорко наблюдают за результатом.
   Ласково улыбнувшись, Мефодий встал и приветливо похлопал комиссионера по рыхлому плечу.
   – Орел! Хвалю!.. Так тебе печать нужна? Мигом сделаем!
   Без суеты, но очень цепко он поймал комиссионера за вертлявый нос и подтащил его к столу, где кроме пергаментов и всякой канцелярской дребедени лежали два увесистых фолианта – «Азбука хамства» и «Всемирный справочник гнуси». Их не читали, но при случае охотно использовали в качестве метательного оружия. Комиссионер щурился и шипел, как нашкодивший кот, которому тычут в нос испорченным ботинком. Очередь затаила дыхание. Оттянув комиссионеру уши, Мефодий ловко прилепил их к фолиантам, чтобы он не дергался, затем приник круглой печатью к штемпельной подушке и, от души сделав замах, поставил типчику оттиск под правый глаз.
   – Неровно получилось. Несимметрично, – сказал Меф, созерцая результат.
   Снова быстрый замах – и еще одна печать вмяла комиссионеру левую скулу.
   – Две печати! Ты теперь прямо как государственное письмо! Опечатанный весь – аж жуть! – умилился Меф, отлично знавший, что печать мрака не сотрется и за тысячу лет.
   – Что вы наделали, наследник? Я же теперь в лопухоидном мире вовек не покажусь! Моя сделка сорвана! Я буду жаловаться! – в ужасе пискнул комиссионер.
   – Жалуйся! Только на что, родной? Я обязан продлить тебе регистрацию на пребывание во внешнем мире? Обязан. Вот я ее и продлил. А где именно продлить – на лбу, на спине, на пергаменте, – закон Умалчивает. Может, у тебя пергамент был замусоленный? – и Меф, схватив комиссионера за ухо, пинком вышвырнул его за дверь.
   Очередь притихла. Шакальи огоньки в глазках погасли. Нет, львенок силен. Взял да и изгнал одного из них из внешнего мира! С таким лучше не связываться – себе дороже выйдет. Кто-то из пристроившихся в конец очереди комиссионеров хихикнул было, но тотчас, перетрусив, впал в ничтожество и рассеялся в воздухе.

***

   Из кабинета донесся рык Арея. Он предпочитал орать, а не пользоваться кнопкой коммутатора.
   – Меф!
   Буслаев заглянул в кабинет. Мечник мрака размашисто подписывал бумаги, изредка окуная перо в чернильницу. Лицо его было веселым, однако Мефодий чувствовал, что известие, которое привез курьер, не из приятных. Более того – известие это имеет самое непосредственное отношение к самому Мефодию. В этом он убедился, заметив внезапно, что Арей, водя пером, одновременно разглядывает его лицо, отраженное в одной из граней чернильницы.
   Улита стояла за спиной Арея, забирая подписанные бумаги и подкладывая новые. Человек-письмо куда-то сгинул. Мефодий принюхался. Ноздри его щекотал смутно знакомый, в целом приятный запах. Наконец он вспомнил, что так пахнут крашеные двери игрушечных железных машин в ту первую, сладкую минуту, когда только достаешь их из картонного заточения.
   – А где?.. – начал Меф, высматривая плоского посланца Тартара.
   – Насильственная телепортация безрунным способом. Проще говоря: пинок под зад в астрал, – мельком пояснила Улита.
   Меф погрозил ей кулаком, чтобы не подзеркаливала. Перечеркнув очередной пергамент (явный комиссионерский навет, написанный тем идеально-безликим, округлым почерком, каким умеют писать только учителя начальных классов, в пальцах которых вкусно крошится мокрый мел), Арей отложил перо.
   – Ну что, Чай Кофич? Явились? За ушами не запылились? – спросил он без иронии в голосе.
   Прозвище Чай Кофич (оно же Кофф Чаич) он дал Мефодию недели две назад, после того как во время ритуальной церемонии (новый посол вампиров вручал верительную грамоту) Мефодий отказался пить кровь из чаши и сказал послу: «А чайку там или кофейку нельзя?»
   – Воюешь, наследничек? Комиссионеров калечишь? – продолжал Арей с иронией.
   – Воспитываю обнаглевшие кадры, – сообщил Меф, с гордостью демонстрируя массивную печать. Арей не разделил его восторга.
   – В лучшем случае твоя бравада будет стоить нам доноса. Даже двух. На тебя, что слишком много позволяешь себе, и на меня, что покрываю, – сказал он, невесело пожимая плечами.
   – Ив чем Лигул меня обвинит? В доброте? – серьезно спросил Мефодий.
   В глазах Канцелярии это было очень серьезное обвинение. Почти роковое. Однако Арей почему-то не считал, что Мефа можно обвинить в доброте.
   – Кто тебе сказал, что ты добрый? Ты сентиментальный. Недостаток регулярной сердечности ты компенсируешь сиюминутными порывами, которые мало чего стоят. Можешь передать это своей подружке Дафне, если она питает какие-то иллюзии, – зевнул он.
   Мефодий растерянно молчал.
   – И знаешь, в чем разница? – продолжал жалить его Арей. – Добрые люди добры и великодушны всегда, сентиментальные же пускают сопли лишь в тех случаях, когда не затрагиваются их собственные интересы. К тому же сентиментальные люди безнадежно пошлы и ненаблюдательны. Такой будет раздражаться, что нищая бабка в магазине два часа считает копейки, отнимая его драгоценное время. Зато бросит сотню фальшивому нищему с гитарой и огромным, взятым напрокат псом. Так что для мрака ты пока не потерян, дружок. Отнюдь нет.
   Подумав, что Арей, должно быть, прав, Мефодий ощутил неприятный укол.
   – Что было в письме? – спросил он, вспоминая многоразового курьера.
   – Йора убита! – сказал мечник и быстро, проницательно взглянул на Мефодия.
   Тот на всякий случай изобразил на лице скорбь, хотя на деле ровным счетом ничего не испытал. Ну убита и убита. Хотя имя царапнуло слух чем-то знакомым.
   – Тебе ничего не говорит имя Йора? – допытывался Арей.
   – Нет.
   Взгляд мечника мрака потемнел. Так всегда случалось, когда он сталкивался с нелепой, необоснованной ложью.
   – И ты ничего не брал ни у кого по имени Йора? – настаивал он.
   – Нет, – сказал Меф с дурным предчувствием.
   – Тогда почему она назначила тебя своим мстителем? – поинтересовался Арей хмуро.
   Пытаясь вспомнить, Меф сунул руку в карман, и холод пузырька, о котором он уже забыл, обжег ему ладонь.
   – Куча тряпья... Подвал! Старуха! Да, точно: она говорила, что ее зовут Йора! – воскликнул он.
   – Ну наконец!.. Повторяю вопрос: ты что-то брал у нее? – настойчиво повторил Арей.
   – Ну да... Она сунула мне одну вещь... Вот! – Мефодий разжал ладонь.
   Глава русского отдела без особого интереса взглянул на пузырек
   – Поздравляю. Страж мрака, получивший последний дар от полуночной ведьмы, обязан отомстить ее убийце, – сказал он.
   – Но это всего лишь стекляшка!
   – Да хоть бы горсть земли! Этот закон существует шесть тысяч лет, и я не помню случая, чтобы он нарушался, – отрезал Арей.
   – Точно. Вот я осел! Она же про звезду сказала и что умрет этой ночью! – вспомнил Мефодий. Брови мечника мрака недоверчиво изогнулись.
   – Ты слышал это от нее и не вернул ей дар немедленно? Даже мне ничего не сказал? О мрак, ты не перестаешь удивлять меня глубинами человеческой глупости!
   – Но почему?
   – Потому что ты по доброй воле унаследовал врага и связал себя обязательством мести. К слову сказать, в городе объявилась валькирия.
   – Дева-воительница? – уточнил Мефодий, вспоминая расширенный курс мифологии.
   – Довольно странная, из молодых да ранних. Ее терпели, пока она сидела смирно, но совсем недавно у нее случилась стычка с полуночной ведьмой. С той самой Йорой. Обстоятельства битвы неизвестны, но ведьма мертва. Кроме того, пострадали двое ввязавшихся в драку комиссионеров и был отбит захваченный мраком эйдос. Разумеется, спускать такое Тартар не намерен. С валькирией надо немедленно разобраться. При других обстоятельствах я сделал бы это и сам, но не теперь, когда у Йоры есть официальный мститель.
   – Я?
   – Да, ты. И Лигул, кстати сказать, в курсе. Он настаивает, что валькирия должна стать твоим первым серьезным испытанием. Видел письмо?
   Меф потрогал языком сколотый зуб. Его кромка все еще была острой, хотя он и старательно зализывал ее вот уже сколько времени.
   – Ну...
   – А раз видел – так пойди и останови валькирию, пока она не перебила у нас всех комиссионеров! После ее копья они, кстати сказать, не восстанавливаются.
   – Остановить? Как? – тихо спросил Мефодий. Арей, ухмыльнувшись, молча провел ногтем большого пальца от уха до уха.
   – Если есть другие варианты – они тоже приветствуются. Но самый эффективный способ – отсечь голову. Простого укола мечом может оказаться недостаточно.
   Меф сердито взглянул на ерзающий в тесной раме портрет Лигула. Он отлично понимал, от кого исходит инициатива.
   – Я не хочу никого убивать! – сказал он упрямо.
   Буслаев смутно ожидал от Арея поддержки, хотя бы сочувственного взгляда, но не получил их. Напротив, мечник мрака посмотрел на него с недоумением.
   – Я не могу поднять руку на девушку! – продолжил Мефодий.
   Взяв со стола ненужный пергамент, Арей сунул его край в рот мраморной жабе, наблюдая, как она затягивает бумагу.
   – С лексической точки зрения, гарпия, ехидна и мегера тоже принадлежат к женскому полу. Стыдно сражаться с бледными школьницами и торговками с базара. Валькирии же – это совсем другое, поверь. Они не беззащитны.
   – Все равно не буду, – упрямо сказал Мефодий.
   – Что ж... Организация у нас хоть и принудительная, но ценящая добровольность. Не хочешь – не надо. Тем хуже для тебя, – устало сказал Арей.
   – Почему хуже? – растерялся Мефодий.
   – Потому что валькирия считает себя оскорбленной. Поверь, валькирии не церемонятся со стражами мрака и всякими там наследниками Кводнона. Если ты схлопочешь в грудь разящее копье, а эти девочки знают, за какой конец его взять, – тебя не спасут ни витаминки, ни рунная кольчуга.
   – А почему валькирия считает себя оскорбленной? – спросил Меф.
   – Если еще не считает, то будет считать. Поблагодари Лигула. Как раз в эти минуты он посылает вызов от твоего имени. Вызов настолько оскорбительный, что о нем сразу будет известно свету. Валькирия просто не может его не принять.
   – Почему?
   – Потому что не только у нас, стражей, существуют правила. У валькирий тоже есть свой кодекс. Валькирия, не принявшая вызова от слуги мрака, считается опозоренной. А вместе с ней опозорены и остальные валькирии. Понимаешь? Вызов любой из тринадцати – обида всем. Учитывая же нрав этих милых особ, ей этого не простят. Так что вызов будет принят, а ты, дружок, если станешь распускать сентиментальные сопли, получишь в грудь огненный дрот.
   – А как проходят поединки валькирий и стражей? – спросил Мефодий.
   Арей заинтересованно поднял голову. Такие разговоры он любил.
   – Наконец-то хоть один дельный вопрос! Стражи мрака и света дерутся по определенному ритуалу. Он довольно длинный. Однако когда совсем уж не терпится выпустить кишки, его сводят до ускоренного «На шесть и по хлопку».
   – И с валькириями на «Шесть и по хлопку»? Мечник мрака расхохотался. За сточенными зубами открылось жерло глотки, глубокой, как Тартар.
   – С валькириями особо не нахлопаешься. Валькирии – это спецназ света и, как спецназ, не признают условностей, а лишь эффективность. Они нападают тогда, когда им это удобно, и совсем необязательно, что ты в этот момент будешь стоять с мечом в руках. Более вероятно, что огненный дрот пронзит тебя, когда ты будешь ковыряться в ухе или размышлять на философскую тему: одну или две сосиски тебе съесть на завтрак. Ты понял?
   – Да, – помедлив, ответил Мефодий.
   – Вот и чудно. Тогда почему бы тебе не вернуться к работе? Разберись с комиссионерами, а после мы возьмем мечи и потренируемся. И запомни: отныне будь предельно осторожен, но особенно не трясись. Ожидание боя изматывает больше, чем сам бой. Ступай! – сказал Арей.
   Последнее слово прозвучало как приказ. Буслаев поклонился – коротко, одной головой, держа спину прямой, как это было принято по этикету мрака, – и вышел. Внутри у него все одеревенело.
   Арей терпеливо выждал, пока за ним закроется дверь и печать гулко стукнет по очередному договору – это означало, что Мефодий сел за секретарский стол, – а затем, больше не сдерживаясь, скинул всю стопку пергаментов на пол.
   Собирая пергаменты, Улита осторожно взглянула на лицо начальника русского отдела. Ей редко приходилось видеть его в таком гневе. Ноздри расширились, щеки и лоб пошли красными пятнами.
   – Ненавижу... Ловкий, скользкий, жалкий комбинатор! Ты все предусмотрел, не так ли? – сдавленно крикнул он, глядя на портрет Лигула.
   Начальник канцелярии на картине вежливо улыбнулся.
   – Ты играешь краплеными картами! Ты поставил парня в обстоятельства, когда он должен либо быть убитым, либо убить. Убьет – навек перечеркнет себе путь к свету.
   Горбун закивал, округлил глаза, надул щеки в театральном ужасе. Арей, мол, мечник мрака, а говорит такую кощунственную вещь! Какой путь к свету? Вах-вах!
   – Однако ты больше надеешься на первый вариант. Что в бою падет Меф, не так ли? Если валькирия прикончила ведьму, то расправиться с учеником стража, пусть даже это сам Мефодий Буслаев, ей вполне по силам, – продолжал Арей.
   Лигул закатил глазки. Как, мол, не стыдно так думать! Да я Мефодию отец родной, а заодно мама, тетя и бабушка! Арей шагнул было к портрету, томясь от желания расправиться с ним, однако вовремя сообразил, что портрет – это еще не сам Лигул. Стоит ли уподобляться собаке, которая, боясь укусить бьющего ее хозяина, вцепляется зубами в его висящие на стуле брюки? Взяв портрет за края рамы (не зная, что Арей собирается делать, горбун трусливо присел), он аккуратно повернул его лицом к стене.
   – Детка, ты поставлен в угол! Сопи носом в стенку и думай над своим поведением! – сказала Улита.
   – Перестань! Да ну его совсем... – поморщился Арей.
   – А помочь Мефу мы не можем? Ну, скажем, сами заколем эту валькирию? Нет валькирии – нет проблемы, – предложила ведьма.
   Арей беспомощно сжал и разжал огромную руку.
   – Это невозможно! Никто не просил Мефодия принимать от ведьмы этот проклятый дар! Теперь мститель он, хоть ты тресни. Мы сможем разобраться с валькирией только в том случае, когда она уже убьет Мефодия... Иначе опозорим его и нарушим все кодексы... А тут еще вызов! Лигул отрезал нам все возможности к отступлению!