Глава четвёртая.
УЛИЦА ЛЕВОНА ТОЛСТОГО
Экзюпери заблуждается. Мы ответственны за тех, кого приручили, но не обязаны церемониться с теми, кто притворился прирученным, чтобы приручить нас.
Йозеф Эметс, венгерский философ
В тот вечер в сумрачной резиденции мрака, в комнате, которую освещала единственная черная свеча, произошло чудо. Уже собираясь ложиться, Мефодий внезапно ощутил приятное размягчение души, точно ангел, пролетая, коснулся его своим крылом.
Он свесил ноги с кровати и задумался, испытывая редко посещавшее его желание осмыслить свою жизнь. Нельзя сказать, чтобы Меф жил совсем уж в потоке, позволяя реке дней нести себя. С другой стороны, за сотнями важных, а чаще неважных и мелких дел, за их мельтешепием, похожим на пляску бумажек в струе вентилятора, он нередко забывал о главном, о том, что жизнь его годна на нечто большее, чем сиюминутная служба мраку. Служба, к которой он относился так, как взрослые нередко относятся к работе, – как к неизбежному злу, от которого никуда не деться и которое следует переносить по возможности с юмором. Вот только беда, что юмор часто перерастал в веселую обреченность. Не с ней ли Меф бил комиссионеров по лбу печатью мрака? Бил, но все же поневоле ставил оттиски в их пакостные пергаменты, позволявшие им избегать Тартара и приносить мраку жатву в виде единственно ценного и неучтожимо вечного в этом мире – эйдосов.
Взгляд Мефа рассеянно обшарил темные утлы комнаты и, вернувшись к свече, скользнул по лежащей с ней рядом тетради с пружинным переплетом, на обложке которой значилось: «Общая тетрадь».
– Общая, да не очень! – сказал Меф, открывая ее, чтобы пролистать.
И он знал, о чем говорил.
Дорогой читатель, я рискую твоей жизнью и твоим душевным здоровьем, давая тебе возможность взглянуть на дневник Мефа Буслаева. Нет, не тот дневник, с которым он некогда ходил в школу. Тот дневник видели многие, и удивить он мог лишь скверным почерком и небрежностью, с которой велся. Было ли это демонстративным вызовом классной руководительнице или следствием роковой невнимательности – никто из тех, кто помнил Мефа по школе, не рискнул бы определить. Так, например, в последнем его школьном ноябре, по мнению Мефа, было сорок семь дней, ибо после 30-го шло 31-е, затем тридцать второе и далее вплоть до 47-го. Ноябрь так разросся, что в декабре у Мефа получилось только 13 дней, что он упорно и отражал во всех тетрадях, отставая от исчисления всего класса и доводя учителей до состояния боевого бешенства.
Однако мы попытаемся заглянуть совсем в другой дневник. В тот дневник, что совершенно открыто лежит на тумбочке на втором этаже резиденции мрака. С виду это обычная тетрадь с заурядной гоночной машиной на обложке, тетрадь, родных сестер которой легко найти в любом магазине канцелярских товаров. Но лишь с виду... Любой опытный маг или страж, взглянув на тетрадь истинным зрением, сразу сообразил бы, что случится с тем, кто попытается сунуть сюда свой нос без спросу...
Как-то в отсутствие Мефа Тухломон решил для общего образования пролистать его дневничок. Вооружившись пикой с бронзовым наконечником, которая, по его представлению, нейтрализовала любую защитную магию, комиссионер рискнул приблизиться и попытался столкнуть тетрадь с тумбочки. Что-то полыхнуло с яркостью, испугавшей даже много чего повидавшего на своем веку Тухломона. Пика вспыхнула и перестала существовать, у самого же комиссионера рука расплавилась почти до локтя, и ему, ойкая, срочно пришлось бежать за добавочным пластилином.
Тетрадь же как ни в чем не бывало продолжала лежать на тумбочке.
– Бронзовый наконечник! И это только по слову, без защитных рун! Мама, что будет с ним через три года?! – повторял Тухломон, в ужасе обращаясь к несуществующей маме.
Мефодий рассеянно переворачивал страницы. Тетрадь была начата года два назад, когда он не служил еще мраку, и велась нерегулярно, от случая к случаю. Первые страницы Меф с чистой совестью пропустил. Они были, на его сегодняшний взгляд туповаты и касались в основном подробных описаний, что он делал днем, кто, как и когда его достал и какой из этого следует вывод. Вывод следовал в основном один и тот же, и перечитывать его сейчас у Мефа не было никакого желания.
Затем был провал в несколько месяцев – в эти месяцы он только попал к Арею и учился в гимназии Глумовича. Все это время дневник преспокойно валялся в одном из ящиков стола в квартире Зозо. Потом, с начала осени, уже после Лысой Горы, вновь следовал большой блок. Записи касались в основном его чувства к Даф, с которым он тогда боролся и в котором упорно не собирался себе признаваться.
«1 се. С этим надо что-то делать. Мне надоело, что она все время разная. То ласковая, а то по три дня ни разу в мою сторону не посмотрит, словно я вещь какая-то. Мне все эти фокусы надоели. С завтрашнего дня прекращаю разговаривать с Даф.
3 се. Я не разговариваю с Даф. Я не хочу никого любить. МНЕ НИКТО НЕ НУЖЕН! Хотя... Нет, все-таки никто!
5 се. Случайно сказал Даф «привет!». Грызу себя за бесхарактерность.
6 сент. Она надо мной смеется. Так дольше продолжаться не может.
7 с. Оказывается, может.
8 се. Мы оба, и я в особенности, ведем себя глупо. Жизнь дана людям не для того, чтобы портить ее друг другу. Если только для этого, то она изначально лишена смысла. Хотя можно ли нас с Даф назвать людьми? Она светлый страж, я наследник мрака. Разве можно себе представить пару нелепее?
9 се. Вылазка светлых стражей под Мурманском. Им удалось отбить у нас партию эйдосов, которую перевозили в Тартар. Все три сопровождавших груз темных стража погибли. Кроме того, утратило сущность около десятка сунувшихся комиссионеров. Арей в бешенстве. Нападение, по всей видимости, осуществлено валькириями. Арей утверждает, что у златокрылых совсем другой почерк.
10 се. Сегодня около трех часов рубились с Ареем на бамбуковых мечах. За это время Арей «убил» меня около восьмидесяти раз. Мне же всего однажды удалось «подрубить» ему ногу и трижды почти поразить его в корпус. «Почти», потому что в реальном бою моя голова укатилась бы. Но и это неплохой результат. Во всяком случае, я не задыхался, как Раньше после получаса рубки. Арей великодушно говорит, что руки у меня толковые, но для хорошего удара им не помешало бы добавить силы.
Даф спокойно наблюдала, как мы тренируемся, что-то беззвучно наигрывая на флейте. К тому, что я с ней не разговариваю, она относится как-то несерьезно. Пару раз я замечал, что она улыбается.
11 се. Даф! Хочешь ты того или нет – все равно завоюю. Хотя бы из упрямства, но завоюю. Имей это в виду. И это все, что мне хочется сегодня написать.
12 се. В пику Даф начинаю приручать Депресняка. Он вроде неплохо ко мне относится, но как-то временами. Я никогда не знаю, когда к нему можно прикоснуться, а когда нельзя. Зато еду, которую я приношу, лопает с удовольствием. Правда, мне надоело покупать и разбивать градусники, чтобы раздобыть для него ртути. От молока его, как оказалось, тошнит.
15 с. Ага! Вот она, ахиллесова пята Даф! Ей не правится, что я вожусь с ее котом. Несколько раз она подхватывала его под живот и утаскивала у меня из-под носа. На меня она смотрит с досадой. От ненависти до любви – один шаг. А от досады, интересно, сколько?
17 се. Погладил котика, что называется!!! Три шрама на руке обеспечены. Но я не отступлю. Как только Улита заговорит рану, попробую снова.
22 сент. Еще один шрам, уже на другой руке, но прогресс есть. Депресняк позволил мне коснуться его носа и продержать так около трех секунд. Потом Чимоданов увидел, что я трогаю кота, испугался и завопил. Я не успел отдернуть руку. Даф кинулась заговаривать мне царапину, действительно глубокую. Руки у нее немного дрожали, хотя крови она не боится. Странные существа девушки! Чем меньше ты о них думаешь – тем больше они думают о тебе.
27 се. Приручение Депресняка идет полным ходом, Он с большим интересом обнюхивает бинты на моей руке. Вид у него при этом озадаченный, точно он недоумевает, откуда это могло взяться. Даф первой нарушила молчание, заявив, чтобы я не трогал больше ее кота. И как раз в этот момент Депресняк потерся спиной о мою ногу! Немая сцена! Улита, была тут же, увидела лицо Даф и так хохотала, что под ней сломался стул. 11 о. С Даф у нас все хорошо. Странное дело, почему-то, когда все хорошо, в дневник ничего не записываешь. Не тянет как-то его вести. Если и дальше так пойдет, то дневник получится однобоким. Человек со стороны, заглянув в эту тетрадь, решит, что у меня в жизни все было плохо. Если выживет, конечно. Ну все, надоело!..»
«Глупый я был! Одно слово: ипфантил!» – с досадой подумал Меф и торопливо перевернул сразу несколько страниц, спеша поскорее выплыть на чистое пространство.
Обнаружив, где заканчивается последняя запись, он попытался вспомнить, какое сегодня число, но, так и не вспомнив, быстро начал писать:
«Примерно конец апреля»
1. Я давно не был у матери и толком не знаю, о чем с ней говорить, когда она рядом.
2. Мои главные недостатки: самоуверенность, высокомерие, грубость, раздражительность.
3. Я хочу иметь больше силы воли.
4. У меня получается быть искренним с собой, Но иногда я не могу быть искренним с окружающими. Я имею в виду истинную искренность, а не частичную которая бывает полезна для манипуляций и чтобы производить нормальное впечатление.
5. Для меня важно, что обо мне думают другие. Хотя на самом деле надо быть кем-то, а не казаться.
6. Я умный лишь настолько, насколько это необходимо, и чувствую, что не хочу становиться умнее.
7. Я ощущаю, что становлюсь не лучше, а хуже.
8. Все-таки я очень хотел бы знать, что такое счастье. Вчера мы с Даф пытались это понять и пришли примерно к следующему:
Счастье – когда все мечты сбываются, но не совсем сразу (идеал постепеновца).
Счастье – это когда все время идешь к цели, которая никогда не бывает конечной (идеал труженика).
Счастье – это вся жизнь за вычетом несчастий и очевидных нелепостей (идеал расслабленного человека с чувством юмора).
Счастье – это то, что можно внятно выразить в денежном эквиваленте. То есть счастье начинается тогда, когда человек сумеет обзавестись собственной норой, собственной транспортной гусеницей и рядом других вещей, список которых может разниться (идеал среднестатистического приобретателя).
Счастье – когда капель неприятностей бьет по макушке меньше, чем макушка этого заслуживает (идеал запуганного обывателя).
Счастье – сломать хребет миру прежде, чем мир сломает твой (идеал стража мрака).
Счастья нет, но есть покой и воля (идеал нейтрала).
Счастье – в отсутствии желаний и самодостаточности. Ты не делаешь ничего для мира, мир оставляет тебя в покое (идеал пассивного или уставшего нейтрала).
Счастье – когда хочется только отдавать и не важно, получишь ли ты что-нибудь взамен (идеал стража света и просто хорошего ч-ка)».
Меф отложил ручку и задумался.
«Все-таки на меня влияет не только Арей, но и Даф. И это неплохо», – подумал он. Между тем, что он писал в сентябре, и тем, что писал сейчас, была огромная разница. Прогресс, который не мог не радовать.
***
Мефодий шел к Зозо. Утро выдалось свободным, и он решил навестить мать. Дафна вначале собиралась составить ему компанию, но после передумала и отправилась с Натой по магазинам. Ходить с Натой было удобнее, чем часами выслеживать неудачливую вещь по примеру Эссиорха. За единственную улыбку Наты любой продавец готов был опустошить всю витрину, а если понадобится, то и прокопать носом траншею параллельно фундаменту магазина. Правда, белым перьям это на пользу не шло, но Даф утешала себя тем, что ей нужен только свитерок и новая весенняя куртка.
«Раз свет плохо снабжает своих агентов, то почему бы не сделать это за счет мрака?» – думала она, смягчить угрызения совести.
Мефодий вышел из метро. В эти легкие дни город стремительно веселел. Хмурые, сырые еще деревья, спеша жить и зеленеть, выбрасывали изумрудные флаги молодой листвы. Даже дома и те повеселели. Один дом подмигивал забытым на балконе ярким тазом, другой отвечал ему небрежным помахиванием вывешенного на перила паласа, на крыше у третьего шла веселая суета – перестилали листы, и маленькие, привязанные веревкой фигурки ходили по самому краю.
На полпути к дому эмоциональный человек с Кавказа осведомился у Мефодия, местный ли он и где тут улица Левона Толстого, и, получив ответ «не знаю», как крыльями захлопал руками.
– А гаварыш: местный! Левона Толстого не знаешь! Я знаю, все знают, он не знает! – произнес человек с презрением и зигзагами понесся дальше.
Смутно заподозрив подвох, Мефодий быстро взглянул на его спину истинным зрением. Жизнь заставляла быть подозрительным. Арей и Улита любили повторять, что случайных встреч не бывает так же, как и в часах нет лишних колесиков. Но нет, человек был настоящий, не комиссионер и, пожалуй, даже не суккуб.
Сегодня у Мефодия с раннего утра было ощущение: что-то должно произойти. Ощущение неясное, но неотступное, точно зуд в лопатке, которая только-только готовится еще зачесаться. Именно поэтому, отправляясь к Зозо, он на всякий случай захватил с собой меч, наложив на него заклинание невидимости. Меч был закреплен на спине. Рукоять его располагалась над левым плечом.
Меф пошел по короткому пути – дворами. Один из дворов был Иркин. Это Меф понял внезапно, когда увидел в двух шагах перед собой Бабаню. Отступать или прятаться куда-то было поздно. Мефодий остановился и поздоровался.
Бабаня тоже остановилась. Она улыбалась. От глаз весело разбегались морщинки. Мефодий немного расслабился. Последний раз Бабаня встретила его с каменным лицом, сейчас же явно была рада его видеть.
– О, да ты вырос! Сам-то заметил? – спросила она.
– Не-а, – сказал Мефодий. Он и правда не обратил на это особого внимания. Разве что рукава рубашек стали короче.
– Что-то давно не заходил! Встретила тут как-то твою маму. Ты, она сказала, где-то в центре учишься? – продолжала Бабаня.
Меф едва не зевнул. Вопросы взрослых всегда скучны и очевидны. Точно два водолаза встретились на дне и, не имея связи, пытаются общаться жестами. Даже Бабаня, всегда бывшая приятным исключением из правил, утратила, похоже, свою самобытность.
– Ага. В центре, – согласился Мефодий. Он по-прежнему числился в гимназии Глумовича. И хотя сто лет уже не бывал там, Зозо регулярно приходили по почте табели с отличными оценками и грамоты, подписанные Мефу «за успехи в науках».
– И живешь там где-то при школе? – продолжала Бабаня.
– Да.
Врать Бабане ему не хотелось. С другой стороны, он и не врал. Он действительно живет в центре при школе. Ну а о подробностях его и не спрашивают.
– И как, нравится учиться?
– Нормально, – сказал Меф неохотно.
– А директор как, не строгий?
– Строгий, – подтвердил Меф, который не далее как месяц назад пинками выгнал скулящего Глумовича из резиденции.
– Тут уж ничего не поделаешь. Работа такая. Ему надо быть строгим, – сказала Бабаня.
– Понятно, что надо, – согласился Мефодий.
Глумовича он выгнал после того, как директора гимназии внезапно осенила бредовая идея, с которой он и явился не к кому-нибудь, а к Мефодию. А что – хе-хе! – если он, Глумович, выцыганит эйдосы у своих учеников, которые хотят иметь оценки повыше, и получит за это продление аренды? «Или можно всем классам договоры на подписи раздать! Дети, они не глядя бумажки подписывают!» – предложил он в конце.
Это был перебор. Представив себе целые классы детей, которые по воле трусливого директора подписывают себе смертный приговор, Меф вспыхнул. Получив пинок, усиленный боевой магией, Глумович кубарем вылетел на Большую Дмитровку и до середины дороги летел на бреющем полете.
Глумович после нашел-таки случай наябедничать на Мефа Арею, но и тот не оценил его идеи.
– Слишком наглое мошенничество. Свет опротестует Эйдос мало просто взять. Это должно произойти по доброму согласию, – сказал он. На Мефа же Глумович все равно затаил зло, хотя бессильное. В очередном табеле, присланном Зозо вместо «отличное поведение» значилось просто «хорошее». Похвальные дипломы к табелю тоже не прилагались.
Бабаня задала еще несколько скучных вопросов про учебу, а затем, когда Меф, терпеливо ответив, уже готовился попрощаться, вдруг предложила:
– А к нам не хочешь зайти? Ирка будет рада!
– У меня совсем нет... Хорошо. Конечно, – сказал Меф, заметив, что Бабаня начинает обижаться.
– Правда? Вот и отлично. Тогда прямо сейчас!
Бабаня повернулась и пошла в подъезд. Меф шел за ней, глядя себе под ноги. Он ужасно боялся увидеть Ирку, потому что ощущал себя перед ней виноватым.
«Дурак! Дрянь безвольная! – ругал он себя. – Еще десять минут простоишь сегодня на кулаках! А в три часа ночи встанешь и примешь холодный душ. Понял? Вот тебе!»
Они поднялись на второй этаж. Стараясь не греметь ключами, Бабаня открыла дверь и посторонилась, пропуская Мефа.
– Она у себя в комнате! Только тшшш! Давай сделаем ей сюрприз! – прошептала она.
Меф заглянул в комнату Ирки. Все здесь было по-прежнему. Хаос книг на полу, кровати и на подоконнике. Кресло на тонких шинах с подложенной по спину подушкой... Ирка сидела возле компьютера, по всей видимости, пребывая в своем любимом лайфджорнале. Руки ее привычно бегали по клавиатуре, набирая и отсылая комменты.
К чужим комментариям и записям она относилась с немалой живостью. «Ща дам кому-то в юзерпик!» – сказала она одной картинке. «Ути, мой умница!» – было заявлено другой, после чего экрану был послан воздушный поцелуй.
Услышав за спиной шаги, Ирки обернулась. Меф волновался напрасно. Ирка поговорила с ним вежливо и даже радостно. Сказала, что не обижается что прекрасно все понимает: он учится далеко и не может часто заходить. Вспомнили прошлое, поболтали о том о сем. Все было нормально, но Мефодия не покидало ощущение фальши. Ирка была какая-то не такая. Пару раз Мефодий ловил себя на необъяснимом желании отогнуть ее как картонку и заглянуть ей за спину. Он решил, что все дело в скрытой обиде. Возможно, Ирка изо всех сил делает вид, будто ничего не произошло и ей плевать, что Меф не заходит.
Через какое-то время в комнату заглянула Бабаня. Принесла чай и печенье. Перед Мефом она извинилась, что пришлось налить ему чай в железную кружку с отбитой эмалью.
– Надеюсь, ты не в претензии? Дурдом на выезде! Чашки куда-то пропадают! А иногда бывает – раз! – и нашлись все, – весело сказала Бабаня Мефу.
– Да ну, ерунда! – сказал Меф.
Он выпил чаю, посидел еще с четверть часа и стал прощаться. Ирка его не задерживала. На пороге комнаты, словно вспомнив о чем-то, Меф быстро обернулся и посмотрел на коляску истинным зрением. Тщательно вышитый занавес реальности раздвинулся и открыл истину, обнажив сокрытое. Меф оцепенел.
КОЛЯСКА БЫЛА ПУСТА
Монитор компьютера, только что жизнерадостно мерцающий, был заставлен высокой стопкой книг и тетрадей, что как минимум означало, что им давно не пользовались. Под столом, стульями, у батареи всюду стояли чайные чашки, как целые, так и разбитые. Большинство из них давно опустели. На стенках был заметен сероватый налет. Там же, среди хаоса чашек, лежали несколько свитеров, плед и спортивные штаны.
Мефодий осторожно вернулся в комнату и прикрыл за собой дверь. Подошел к креслу, внимательно оглядел его, провел пальцем по поручню. Сомнений нет, кресло материально. Но что за слабое зеленоватое свечение разливается по спинке и сиденью? Ага! Это и есть магия. Та самая, что делает фантом Ирки таким устойчивым в пространстве.
«Чайные чашки куда-то пропадают!» – вновь услышал он голос Бабани. Бедная смешная Бабаня? Откуда ей было знать, что в этой части квартиры магия перекрывает реальность и чайные чашки, продолжая существовать, замещаются фантомными Двойниками, как и все предметы, которые имеют отношение к призраку? Когда же Бабане нужно забрать чашку, она протягивает руку за иллюзией и извращается на кухню, держа в руках пустоту. Так магия совмещается с реальностью.
«А была ли вообще Ирка? Существовала ли? Возможно, она погибла тогда в детстве, в аварии. Призрак же был сотворен для Бабани каким-нибудь добросердечным магом или светлым стражем. Ну, чтобы она не впала в отчаяние и не наложила на себя руки. И я тоже знаком был с призраком», – прикинул Мефодий.
Версия была вполне правдоподобна, но что-то, какая-то мелкая деталь выпадала из цельной картины, продолжая тревожить Мефа. Он пытался ухватить ее, но она ускользала. «Возможно, меня просто злит, что я одурачен! В гости бегал, через окно залезал – и куда? К пустому креслу!» – подумал он, толкая ногой звякнувший завал посуды. Кресло качнулось. Со стола на пол посыпались учебники.
– Эй, у вас все хорошо? – крикнула из кухни Бабаня.
– Книги упали! Мы уже собираем! – торопливо ответил Меф.
Он закрыл глаза и, открыв их, заставил себя переключиться на обычное зрение. Ирка возникла на кресле, точно включенная голограмма. Мефодий взял кресло за ручку и повернул к себе.
– Кто тебя создал? Свет, мрак? Зеленое свечение – чья это магия? Заклинаю Черной Луной: скажи правду! – спросил Меф у призрака.
Замешательство. Растерянность в глазах. Другого Меф и не ожидал. Магия фантома универсальна. Она готова к ответу на любой вопрос, даже самый нелепый. Только на одно она неспособна: осмыслить себя. Фантом застыл неподвижно, как выключенная кукла или манекен. Лишь рот однообразно вздрагивал. Выждав с минуту, Меф помахал у фантома перед глазами рукой. Фантом оживился. Как реагировать на эту ситуацию, он уже знал.
– Что за глупые шутки?.. Это считается смешным? Тогда «ха-ха!»... – сказал он.
– Отмена заклятия черной луны... – устало произнес Меф и вышел из комнаты.
– Ну, народ! И не попрощался! – укоризненно произнес фантом.
И вновь несуществующие пальцы забегали по клавиатуре, оставляя вполне реальные комменты...
***
До Зозо в тот день Меф так и не добрался. На улице, у Иркиного подъезда, его спину прожег неприятно настойчивый взгляд. Доверяя своим чувствам больше, чем глазам, он резко обернулся. Никого. Переключился на истинное зрение – снова никого. Странно. Очень странно. Конечно, не исключено, что по небу пролетела стайка бородатых глюков, однако дело, видно, не в том.
Озадаченный, чего-то смутно опасающийся, Мефодий бродил по району своего детства до глубокой ночи. Ему все мерещилось, что за ним кто-то крадется, хотя ни реальным, ни истинным зрением он не мог усмотреть ничего подозрительного. Дважды волей случая он оказывался возле своей старой школы и один раз даже прошел во двор. В саму школу заглядывать не стал. Для воспоминаний ему вполне хватало двора. Вот разметка – они бегали здесь на тридцать и шестьдесят метров. А вот газон. Порой на нем пытались сажать деревья, но сажали почему-то совсем маленькие, которые в первый же год вырывались с корнем или вытаптывались мигрирующими бегемотами. А вот вечная лужа у забора, которая не замерзала даже лютой зимой. Подходить к вечной луже запрещалось (и именно поэтому рядом вечно кто-то торчал). Говорили, там под землей проходит труба с горячей водой. Изредка ее прорывало, и из лужи начинал бить фонтан кипятка. Приезжала аварийка, и было за чем понаблюдать из окна, тоскуя на какой-нибудь унылой географии.
А вот скамейка, которую Меф – да и не только он – всегда проскакивал с замирающим сердцем. Прежде на ней нередко сидел некий Омут, один из бывших учеников школы, и постукивал по колену тощими пальцами. Две шавки из его окружения подтаскивали к нему учеников, у которых хватило глупости оказаться поблизости.
– Ну что, принес? Срок вышел! – говорил Омут лениво. Это заранее определяло правила игры. Якобы существовал некий долг, этим Омутом не полученный и дающий ему право делать с жертвой все, что угодно.
Фамилия у Омута была мудреная и как-то нехорошо звучащая. Сам он не любил ее и требовал называть его просто Омут. Он был смуглый, с носом как у коршуна, длинный, бровастый и пугающе тощий, что не мешало ему быть ошеломляюще ловким и жестоким. Своих жертв он обычно резко и несильно хлестал в нос, после чего добивал коленями и кулаками.
Единственный способ уцелеть был отдать Омуту все деньги, что ученики и делали. Омут обычно брал их и брезгливо засовывал в карман. Из другого кармана доставал копеек десять и бросал на землю.
– Это сдача!.. А ну, поднял, быра! – требовал он, страшно повышая голос.
Несчастный ученик наклонялся и мгновенно получал сильный пинок, сбивавший его с ног. Пинок этот означал, что Омут доволен и сейчас будет подыскивать себе новую жертву.
Сам Мефодий попался Омуту лишь однажды и возненавидел его на всю жизнь. Вспомнив сейчас об Омуте, Мефодий специально сел на эту лавку и просидел часа полтора в надежде встретить Омута и сказать ему большое человеческое спасибо. Однако Омут не появлялся. Прежде Мефодий бы этому несказанно обрадовался, а сейчас испытал разочарование. Правда, он знал, что, если пожелает, найдет Омута где угодно, хотя бы и на морском дне, но все же эйдос удерживал его от этого.
Мефодий достал карандаш, быстро присел возле скамейки на корточки и с внутренней стороны нарисовал адресную руну. Адресную, потому что опасна она была только одному человеку во всем мире. Омут, не садись на пенек, не гопьстопь пирожок – не то будет тебе плохо. Так плохо, что такое и ночью не приснится. Узнаешь ты Мефодия Буслаева!
Долго, неохотно погасал длинный майский вечер. Окна в домах уже горели, а небо все никак не желало темнеть до конца. Казалось Мефодию, что коробка города закрыта сверху плоской фиолетовой крышкой с вырезанными из фольги звездами. Он как раз смотрел на небо, когда одна из звезд оторвалась и красной яркой точкой прочертила небосвод.
Буслаев проводил ее взглядом и, по сохранившейся лопухоидной привычке искать всему рациональное объяснение, подумал, что это, конечно, метеорит или искусственный спутник. Настоящие звезды разумеется, никогда не отрываются, ибо это огромные шары газа, находящиеся от Земли на расстоянии миллиарда лет езды на черепахе...
Мефодий опустил голову, и внезапно у самой земли там, где в асфальт вмурована была дождевая решетка, его глаз захватил ускользающую быструю тень НУ вот, опять повторилось! Сколько можно! Нет уж, родные мои, хватит! В прятки будете играть со своим дедушкой!
Готовый одним движением вырвать меч, Мефодий приблизился. Стоковая яма под решеткой была неглубокой. На дне в куче всякой гнили кругло поблескивала пивная пробка. Никаких подсказок, куда могла исчезнуть тень.
«Может, померещилось?» – подумал Меф. Однако неприятное ощущение, что за ним следят, не покидало.
«Златокрылые? В канализационном люке? Исключено. Тогда мрак? Но зачем мраку следить за мной, когда он и так знает, где я?» – подумал Меф, недоумевая.
Решив, что при этих обстоятельствах идти к матери будет неразумно и опасно для нее, он стал бесцельно бродить по окрестным дворам. Вот двор, где он кидал снежками в стекло, а вот двор, где однажды сцепившись с одним парнем, они собрали с асфальта всю грязь, пока не закатились вдвоем в лужу. Причем Меф, что печально, оказался снизу, и светлая куртка его стала похожа на размокшую туалетную бумагу. А вот и двор с турником. Сюда они бегали подтягиваться, а потом какой-то контуженый гений покрасил перекладину. Краска, высохнув, содралась и царапала ладони до крови.
Мефодий подпрыгнул и повис на турнике. Ага, все-таки вырос, и ощутимо! Прежде пришлось бы искать кирпич и прыгать с кирпича. Восемь раз... десять. Двенадцатое подтягивание он осилил уже еле-еле, дергая ногами, как висельник, и, недовольный собой, разжал руки, разглядывая покрасневшие ладони.
«Раньше больше смог бы... надо каждый день тренироваться... интересно, будущий повелитель мрака на турнике – это не слишком нелепо?» – подумалось ему.
– Деге... дегенератор ты, Мефодька! Как есть де-генератор! – внезапно убежденно произнес кто-то.
Мефодий повернул голову. Рядом с турником, задумчиво покачиваясь, стоял алкоголик дядя Леня, человек неопределенных лет и туманных занятий. Жил он где-то в окрестных домах и, насколько Меф помнил, всегда не прочь был потрепаться с молодежью. Первую половину дня дядя Леня таскался по дворам и, обходя многочисленных знакомых, обеспечивал себе счастливое забвение во второй половине.
– Кто-кто? Может, вы имели в виду деградант? – уточнил Мефодий. Он и не думал, что дядя Леня вообще знает такое слово, как «дегенерат». Обычно он выражался лаконичнее.
– Ты, Мефодька, не умничай! Врежу! – предупредил дядя Леня и, подняв кулак, принялся рассматривать его, как если бы это был загадочный пен сторонний предмет.
– За что? – спросил Меф с любопытством. Пока дядя Леня будет замахиваться, можно успеть принести из дома фотоаппарат, чтобы заснять это редкостное зрелище.
Дядя Леня не ответил. Он был занят. Он качался..
– Дегенератор ты! Все про тебя знаю! – Береги, – парень, мать! Мать – она... она...
– Одна? – участливо предположил Меф, которому показалось, что пьянчужка сбился.
– Мать – она любит тебя! А ты, скотина такая, хоть бы чаще ее навещал! Уж до чего я человек посторонний!.. – сказал дядя Леня и, махнув рукой, удалился.
Меф смотрел ему вслед. Желание смеяться над пьянчужкой исчезло. Он ощущал себя деградантом и дегенератом в одном флаконе. Если уж дядя Леня заметил, что мать огорчена, то что тут говорить?
«Убеждают не слова, не риторические формы, не то, как сказано. Убеждает правда, которую осознаешь ты сам. И не важно, кто принес эту правду. Вычитал ли ты ее в книге или услышал от случайного человека на улице. Важно, что она всегда будет принесена», – вспомнил он слова Даф. Как-то они уже спорили об этом.
Нет, странно, крайне странно заканчивался этот день.
Теперь Буслаев был настороже. Ощущение, что кто-то следит за ним и крадется сзади, усиливалось с каждой минутой. Мефу надоело чувствовать себя добычей. Появилось желание изменить правила игры. По-прежнему делая вид, что ничего не замечает, он направился к подъезду своего бывшего одноклассника Федьки Клещеева. Подъезду уникальному тем, что у него было целых три выхода. Один выход был вполне законный, два же других возникли, когда внизу открыли и вскоре закрыли овощной магазинчик, имевший как выход в подъезд, так и два собственных.
Скользнув в клещеевский подъезд, где по этажам меланхолично бродили застарелые запахи супа, Мефодий быстро поднялся на несколько ступеней и у почтовых ящиков свернул направо. Оказавшись в темноте, он свернул налево и, толкнув дверь, очутился с противоположной стороны дома. Обежав многоэтажку, он притаился за телефонной будкой, зорко осматриваясь. Так и есть. Получилось! В узком окне подвала мелькнуло и сразу исчезло красное свечение. Кажется, загадочное существо поверило, что Меф в подъезде, и терпеливо ждет, когда он появится.
Мефодий осторожно вытащил меч – заклинание по-прежнему делало его невидимым для лопухоидов – и, прокравшись к двери подвала, снес замок легким прикосновением лезвия. Тем, как попал в подвал тот, кто уже притаился там, он не озадачивался.
Держа меч наготове, Меф ворвался внутрь. Он оказался в узком закутке. Вокруг влажно и душно переплетались трубы.
– Бус-е-с-слаев! Ты с-с-слышиш-шь меня, Бусс-с-слаев? Я ус-с-стала ждать, пока ты меня найдеш-ш-шь! – прошипел голос у самой земли.
Мефодий выставил вперед клинок. Он не видел перед собой ничего, кроме кучи тряпья, которое, казалось, налеплено было на мокрую глину.
– Кто ты? Что тебе нужно? Зарублю! – крикнул он.
Куча тряпья затряслась от смеха.
– Зачем так с-строго, нас-следник мрака? Разве мы не друз-зья?
– Нет. Своих друзей я знаю! – сказал Меф. – Кто ты такая?
– Я та, ч-ч-чьи силы удваиваются после полуночи. С-старш-шая из полуночных ведьм, Йора. Так мы не друз-з-зья?
– Не друзья. Твое имя мне ничего не говорит.
– Почему бы нам не быть друзьями, когда мы и так с-союзники? Ты мрак, я мрак. Разница только в том, что я осознала с-себя мраком, ты же еще заблуждаешься. Я мрак, забрызганный кровью. Ты же мрак в белых перчатках, который брезгливо подписывает приказы. Ты х-хуже меня в тысячу раз. Ради тебя творятся все злодейства в этом мире. Ты омерзителен, Буслаев! Не вериш-ш-шь мне? – прошамкала ведьма.
– Не верю.
Ведьма хрюкнула от смеха.
– Воз-зьми серебряный таз, наполни его водой и ровно в полночь склонись над ним со свечой в руке. И пусть капля воска со с-свечи упадет в воду...
– Что я увижу?
– То, что ты есть на самом деле. А теперь держи! Это то, что я должна отдать тебе!
С пугающей стремительностью ведьма приблизилась к Мефу. Перемещалась она не как человек, а как обезьяна, опираясь на длинные пальцы рук. Схватив его за запястье, старуха вложила в ладонь Буслаеву что-то маленькое и холодное и тотчас, пока он не успел рассмотреть, сжала его пальцы.
– Это тебе! Возьми!
– Зачем?
– С-с-скоро у тебя появится коварный враг. Выпей это, когда пойдешь с ним на битву, а после дох-х-хни на свой клинок!
– Какой еще враг? – не понял Мефодий.
– Когда пробьет час-с, ты в-в-все поймеш-ш-ш-шь! Мне не с-с-с-суждено пережить этой ночи! Мне было предсказано, что я умру в ноч-ч-чь, когда упадет красная з-з-звезда! Прощ-щай! – прошипел голос.
Внезапно ведьма взмахнула рукой. От ее перстня оторвалась и беззвучно лопнула искра, ослепившая Мефа. Когда Буслаев вновь получил способность видеть, в подвале, кроме него, никого не было.
Он разжал ладонь. В ладони у него лежал маленький темный пузырек с узким горлом.
«И меня еще будут уверять, что это не яд!» – буркнул Меф, машинально сунув пузырек в карман.
Он сообразил вдруг, что полуночная ведьма впервые выследила его не где-нибудь, а у подъезда Ирки. Интересно, связано это как-то с Иркой?
И вновь он вспомнил слова Бабани, а точнее, последнюю, прежде показавшуюся неважной фразу:
«Чайные чашки куда-то пропадают! А иногда бывает – раз! – и нашлись все».
«А иногда бывает – раз! – и нашлись все», – повторил Меф. Это могло означать лишь одно. Раз чашки все же отыскивались, значит, временами кто-то бывал в доме, кто-то, знавший о заклинании и возвращавший Бабане ее посуду.
Бывал, но кто?
Меф поклялся себе, что узнает ответ.