Глава 3
КРАШЕ КРАСНОЙ КРАСКИ НЕТ

   На почве, зноем опаленной, проживал один верблюд. Он был личностью презрительной и плюющей на что попало. Камень увидит – плюнет в камень, увидит черепаху – плюнет в черепаху.
   Как-то верблюд гулял и увидел червяка. Червяк сидел на ветке высохшего саксаула у него над головой. Верблюд плюнул в червяка, но не попал. Он плюнул еще раз и опять не попал. Так он плевал до глубокого вечера, пока наконец не понял, что червяк слишком высоко…
   – Эй, червяк, слазь! – заорал верблюд.
   – Не-а, – сказал червяк. – Не слезу!
   – Что ты там делаешь?
   – Посмотри на себя!
   Верблюд посмотрел.
   – Я плюю на верблюдов, – сказал червяк.

Притча о верблюде, который на всех плевал

   В тот день и час, когда начался этот невероятный снегопад, Ирка сидела за столом в «Приюте валькирий» и грустно смотрела в окно. Снаружи все было белым. Снежная завеса, расчерченная вертикальными линиями стволов, закрывала все небо.
   С другой стороны стола на лавке сидел Антигон и нетерпеливо подпрыгивал. Когда его подпрыгивание и, главным образом, повторявшийся стук ударявшейся об пол лавки вконец надоели Ирке, она неожиданно вспомнила, что они играют с Антигоном в шашки. Ситуация на доске была вполне стабильной, даже, пожалуй, в пользу Ирки, но шашки ей вдруг опротивели. Даже одна мысль, что нужно передвигать их пальцем по доске и слушать щелчки, с которыми белые и черные кругляши перепрыгивают, пожирая друг друга, вызывала тоску.
   – Мерзкая хозяйка, вы будете ходить или как? – нетерпеливо подал голос Антигон.
   – Нет. Считай, что ты выиграл… Сдаюсь! – сказала Ирка, смахивая шашки с доски.
   Задыхаясь от гнева, потомок домового и кикиморы замахал руками и вскочил на стол. Его бугристый лимонный нос полыхал от негодования.
   – Валькирия не может говорить: сдаюсь! Это слово не для валькирий! – воскликнул он.
   – Веселая история! А какие слова для валькирий? – удивилась Ирка.
   – Валькирия может говорить: «Я должна! Я обязана! Мне нужно!» Если, конечно, она достаточно мерзкая и достаточно безответственная! – назидательно сказал Антигон.
   – А если валькирия устала? Или отчаялась? Или обессилела? Или в тоске? – спросила Ирка.
   Антигон с досадой дернул себя за бакенбарды, казавшиеся карикатурными на розовом, гладком, как у младенца, лице.
   – Валькирия обязана это скрывать! Все чувства: слезы, досаду, боль – она имеет право проявлять только наедине с собой. И никак иначе.
   – А если она не может? Если она совсем без сил? – поинтересовалась Ирка.
   – Выход один: залечь на дно и попытаться переждать это состояние. День, два дня, неделю… Столько, сколько нужно, но не слишком долго.
   – А если не получится?
   Ответ Антигона был пугающе прост:
   – Если не получится, тогда она должна найти другую, достойную, и передать ей копье и шлем. Навеки!
   – Разве копье и шлем можно передать? – удивилась Ирка.
   – Да, можно, если произнести формулу отречения… – заверил ее кикимор.
   Ирка провела по столу пальцем. Палец перечеркнул натекшую с потолка лужицу и оставил длинный тонкий след.
   – А что будет со мной, если я произнесу эту клятву? – спросила она.
   Антигон перевернул доску и ссыпал в нее шашки. Затем демонстративно громко захлопнул доску и небрежно убрал ее в ящик.
   – Ты не ответил, что будет!
   – Это и был ответ, отвратительная хозяйка!… И чтобы я больше не слышал слова «Сдаюсь!» Никогда! – предупредил оруженосец.
   Ирка встала. Ее макушка почти касалась потолка. За семь месяцев, минувших с последней встречи, она выросла и ощутимо похорошела. Взрослые мужчины на улице порой оглядывались на нее с рассеянной задумчивостью.
   Ирка материализовала копье и, чтобы взбодриться, сделала около сотни выпадов, метя в горло и в живот воображаемому противнику. Каждая серия начиналась ложным ударом, продолжалась коротким, резким и завершалась глубоким и сильным.
   Внезапно Ирка поняла, что удары она наносит не кому-то, а Мефодию Буслаеву. Это в него направлены выпады ее копья.
   – Я… тебя… ненавижу… Меф… Понял?… Ты… мне… неинтересен… со… своей крылатой… блондинкой. Я… тебя… забыла… ясно… тебе? – восклицала она, после каждого слова ставя троеточие серией ударов.
   Разгоряченная Ирка едва замечала, что произносит это вслух. Антигон наблюдал за упражнениями Ирки с одобрением. Под конец он даже закудахтал от удовольствия, как курица.
   – Вот это я понимаю: ненависть! Когда такая! ненависть, так и любви никакой не надо! – ободряюще трещал кикимор, оттягивая свои чешуйчатые уши.
   Опомнившись, Ирка остановилась и мысленным приказом заставила копье исчезнуть.
   – Вот это дело! А то «устала», «сдаюсь»! – торжествовал Антигон.
   – Ты ничего не слышал и не видел! – веско сказала она кикимору.
   Повторять не пришлось. Кикимор понимающе зевнул.
   – Да? А что произошло-то? Я только что проснулся.
   – Спи дальше!
   Внутри деревянного вагончика было тепло, но не столько стараниями железной печки, в которую Ирка, имитируя трудовую деятельность, порой подбрасывала полено-другое, сколько заботами Багрова. Как-то, еще в первые декабрьские морозы, он явился и с таинственным видом промазал щели в рассохшихся досках белой жижей из банки.
   – Теперь не замерзнешь! – сказал Матвей.
   – Только не спрашивай меня, что это было, а то у тебя на всю жизнь пропадет аппетит! – подражая его голосу, передразнила Ирка.
   Багров ухмыльнулся и посмотрел на нее так серьезно и одновременно так лукаво, что Ирка поняла, что недалека от истины.
   – Что да, то да. Лучше не спрашивай, – подтвердил он.
   Не успела Ирка подумать о Багрове, как скелет летучей мыши, подвешенный к потолку и используемый в качестве датчика некромагии, внезапно запрыгал всеми сочленениями.
   – О, вот и он – наш дорогой и единственный! Не к ночи помянуть, а ко дню! – сказал Антигон. Он всегда так отзывался о некромагах.
   И действительно, не прошло и минуты, как кто-то очень знакомо постучал в люк, – дверь в обычном представлении в «Приюте валькирий» отсутствовала. Лишь деревянный люк, в который можно было подняться по канату.
   Ирка открыла. В «Приют валькирий» забрался Багров. Он всегда вскальзывал легко, точно уж, хотя Ирка ни разу не видела, чтобы он тренировался. Если, конечно, не считать тренировками ежедневные упражнения в фехтовании и возню со всякого рода снадобьями. – Привет! – сказала Ирка. Матвей вскинул на Ирку темные, без блескаглаза, и с замедлением моргнул, удержав внизу пушистые ресницы. Только он один умел так здороваться глазами. Ирка пыталась как-то научиться перед зеркалом, но осталась недовольна. Чего-то главного не хватало. Может, непоколебимого спокойствия и неподражаемого внутреннего достоинства, которого в Багрове было столько, что хватило бы на троих?
   – У тебя там тоже идет снег? – спросила Ирка.
   – Теперь везде снег, – коротко ответил Матвей.
   Он поселился в сарае лодочной станции в Серебряном Бору. Ирка была у него дважды. Багров ночевал в старой лодке. Пол в сарае был густо посыпан опилками, в которые нога проваливалась до середины голени. Над лодкой мерцал вечерами загадочный фонарь с разноцветными стеклами, подвешенный к потолку на веревке.
   – Снег будет идти каждый день, с короткими перерывами, пока город совсем не заметет. Думаю, через неделю все одноэтажные дома вообще исчезнут, – продолжал Багров.
   Он говорил спокойно, не придавая большого значения словам. Заметно было, что не это занимает сейчас его мысли.
   – Откуда ты знаешь? – подозревая шутку, спросила Ирка.
   С Багровым никогда нельзя было сказать наверняка – шутит он или серьезен.
   – Я рассмотрел одну из снежинок Она необычной формы. Если вглядеться, заметно, что кристалл имеет совсем другое строение. Это магический снег.
   – Но снегопад послан светом? – спросила Ирка.
   Ей не верилось, что такой радостный, такой до сказочности пушистый снег может иметь отношение к мраку. Багров медленно покачал головой:
   – Не совсем… Снег вызван каким-то артефактом, вероятнее всего.
   – Каким?
   – Не знаю. Я лишь предположил, – сказал Багров, неотрывно и одновременно точно с легким опасением глядя на Ирку.
   Какое-то время Ирка недоумевала, что же такое с Багровым, как вдруг память ее выдала мгновенную вспышку. В прошлый раз, перед тем как уйти, Матвей сказал вскользь:
   – Ты должна ответить: любишь меня или нет. Подумай хорошо, все взвесь и скажи в следующий раз, когда я появлюсь… Я не буду торопить!
   И хотя «скажи в следующий раз» и «не буду торопить» явно противоречили друг другу, Ирка тогда уже почувствовала две вещи: что некромаг смолу от свежих досок и жевать ее, ощущая, как крошечная капля касается языка, зубов… Интересно, с Мефом у нее тоже такая же общность привычек?
   – У всех валькирий есть оруженосцы. И не надо говорить, что они нужны только для того, чтобы таскать деревянные палки с острыми концами, которыми протыкаются стражи мрака. Это объяснения для обывателей. «Застегни мне на спинке доспехи, милый юноша! Там застежка, как на том розовом купальнике, который я купила прошлым летом!» – Багров явно передразнивал кого-то из двенадцати валькирий. Вот только кого?
   – Что-то я не поняла, чего ты добиваешься? Хочешь устроиться ко мне пажом? У меня уже есть один, – сказала Ирка.
   – А… да, паж… Этот, что ли?
   Багров насмешливо вскинул глаза. На крыше | кто-то охнул, споткнулся, а затем мимо окна ласточкой пролетел Антигон и воткнулся макушкой в сугроб.
   – МАТВЕЙ! Не смей трогать моего пажа! Багров пожал плечами:
   – Я не виноват. Это досадное совпадение. Предупреждаю на всякий случай, чтобы избежать недоразумений.
   Ирка решилась наконец поднять глаза на Багрова. Тот смотрел на нее спокойно, с завораживающим упрямством. На миг Ирке захотелось шагнуть к нему и бросить все усложнять. Что за привычка, в конце концов, превращать жизнь в запутанный лабиринт условностей? Есть валькирия-одиночка, есть человек, который ее любит… Зачем ей Буслаев, которому никогда не узнать в валькирии девчонку на коляске, к которой он порой забегал? Чего она мудрит, чего добивается? Может, ей просто хочется быть несчастной и она неосознанно ищет для этого повод? Неожиданно Багров оживился.
   – Слушай, мне вдруг пришло в голову… – начал он.
   – Я рада за твою голову!
   – Перестань! Ты говорила, что соединение потеряло свой водород однажды, да? Значит, оно может потерять его еще раз. Теоретически это возможно? – спросил Багров.
   – Теоретически – да. Один шанс из ста, – согласилась Ирка.
   – Уже немало. Всего каких-то жалких девяносто девять шансов против. Давай загадаем: если я попаду, ты будешь моей! – сказал Багров и без замаха метнул нож в круглую мишень.
   Ирка повернулась, чтобы посмотреть. Конечно же, нож торчал в самом центре.
   – Это надувательство! Ты никогда не промахиваешься! – возмутилась Ирка.
   Ей никто не ответил. Люк был открыт. Резвый ветер уже вбросил снизу целый поток клубящегося снега. Ирка выглянула, и в колкой пурге ей померещились два грызущихся, бьющих копытами коня: белый и вороной.
   Где-то снаружи негодующе чихал Антигон, ругая зиму, снег, работу и главным образом маму, которая его родила. Багров исчез.
   Антигон вернулся в «Приют валькирий» и, захлопнув люк, стал греться у железной печки. Он продрог, и вместе с межпальцевыми перепонками льдом покрылось и его настроение.
   – Не люблю снег… Не люблю дождь… Не люблю солнце… Не люблю ветер… От зимы меня тошнит… Терпеть не могу осень… Лето просто ненавижу… – бубнил он.
   – А что ты любишь? Прокисшее варенье? – уточнила Ирка.
   Кикимор ностальгически вздохнул. Нос у него сделался пунцовым. Ушки тоже приятно порозовели. Ирка подумала, что не стоит искушать судьбу. Дав ей осенью слово, Антигон держался уже три или четыре месяца, однако Ирка чувствовала, что он на пределе. Еще немного и – новый загул.
   – Только попробуй! – предупредила она кикимора. – Что ты смотришь на меня гриппозными глазками? Сейчас у кого-то будет сотрясение отсутствующего мозга!
   Антигон провоцирующе фыркнул:
   – Ах, хозяйка! Вы только обещаете!
   Ирка вспомнила о снегопаде, о котором упоминал Багров. Интересно, это правда, что через неделю одноэтажные дома окажутся под снегом? Можно представить, что станет с городом. Люди, как кроты, копошатся в спешно вырытых узких тоннелях. В разрезе тоннеля лишь узкая полоска белесого неба, и снег все валит, валит… И что, интересно, предпринимает по этому поводу свет?
   Неожиданно короткий стук в люк заставил Ирку замереть. Кто это может быть? Снова Багров? А если нет, то кто? Обычные люди не в состоянии увидеть «Приют валькирий». Для них он навеки останется пустым сгоревшим вагончиком, невесть зачем торчащим на столбах в чаще леса.
   Стук повторился. Ирка оглянулась на Антигона. Правильно истолковав ее взгляд, кикимор скользнул клюку и замер с булавой наготове. Мало ли кого из магов или темных стражей занесло к ним в этот час?
   Ирка открыла. Кто-то резво влез по канату и остановился, отряхиваясь. К Ирке и Антигону он стоял спиной, занятый пока только борьбой со снегом.
   Антигон, крякнув, занес булаву.
   – Не надо! Погоди! – крикнула Ирка.
   – Чего годить-то? По мне лучше бы тюкнуть для надежности! – огорчился кикимор.
   Человек наконец повернулся к ним. Перед Иркой, весь облепленный снегом, в нелепой полосатой шапке с помпоном, какую не встретишь и в рекламе препаратов от насморка, стоял Эссиорх. Он был небрит, глаза воспалены. Не обращая внимания на Антигона, он прошел мимо Ирки и устало рухнул в кресло. Кикимор, замерший с занесенной булавой, сообразил, кого он только что едва не огрел, и ужасно смутился. Чтобы как-то выйти из положения, Антигон сделал вид, что чешет булавой спину.
   – Лопатки так и сводит, так и сводит. Уж и не знаю, что такое. Прям дерет! – забубнил он.
   – Привет, Эссиорх! А где твой мотоцикл? – спросила Ирка, привыкнув, что они неразлучны, как сиамские близнецы.
   – А… там! Теперь уж до весны… – хранитель неопределенно махнул рукой в пространство.
   Ирка выглянула. Повсюду был лишь лес. «Там» – это могло быть где угодно. Чудо, что Эссиорх вообще сумел проехать. Снег все валил и валил. Казалось, деревья – единственное, что реально существует в этом белом безмолвном царстве. Они, как черные нитки, прошивали реальность, скрепляя ее.
   – Матвей говорит, что снегопад магический и вызван артефактом. Снежинки какие-то не такие, – сказала Ирка.
   Эссиорх настороженно взглянул на нее.
   – Так и есть. Артефакт уже ищут. И наши, и комиссионеры. Но в этом снегу, сама понимаешь, все очень непросто, – сказал он.
   – А что за артефакт?
   – Постарайся обойтись без глупых улыбок: Мистический Скелет Воблы… Ну я же просил! Это не так смешно, как кажется.
   Хранитель отрешенно выглянул в окно.
   – Ты неважно выглядишь! – сказала Ирка.
   – Это что-то меняет? – резко спросил Эссиорх.
   Ирка растерялась.
   – Нет.
   – Тогда зачем об этом упоминать? Эссиорх чихнул и, уставившись на ботинки, стал стучать носками, отряхивая снег. Он был задумчив. Снегопад явно был не единственной причиной его волнений. Обычная взрослая история. Мелкие неприятности вытесняются крупными.
   – Не слишком-то ты любезен, – заметила Ирка.
   – Еще бы. Хорош добрый ангел! Устраиваю судьбы других и не могу устроить собственной, – сказал Эссиорх с кривой усмешкой. На его лице, как показалось Ирке, отразилось не страдание, а лишь старая привычка чувствовать себя фоново несчастным.
   – А ты как хотел? Для добрых ангелов это типично. Ну так что стряслось, если в порядке убывания трагичности?
   – Лучше в порядке возрастания! Я простужен, сердит, поссорился с Улитой, и у меня скверные новости оттуда, – Эссиорх ткнул пальцем в потолок.
   Проследив за его пальцем, Ирка увидела лишь паутину, и ей стало совестно вдвойне: за неспособность мыслить абстрактно и за лень. За два месяца зимы она так и не удосужилась смести паутину. С другой стороны, ей было жаль паука. Чужой труд надо уважать.
   – Человеческий мир втягивает меня, отсекая все высокое. Еще немного, и я стану просто мотоциклистом, и интересы у меня будут как у среднего мотоциклиста: байк, пиво, девочки. И если данная культурная парадигма и будет подвергаться изменениям, то лишь в векторе элементарного количественного увеличения трех упомянутых ценностных центров, – продолжал Эссиорх.
   Ирка улыбнулась.
   – Ну до настоящего мотоциклиста тебе еще далеко. В плане… м-м… культурной парадигмы.
   – Ты действительно так считаешь? – с надеждой спросил Эссиорх, не замечая иронии. – Теперь вот с Улитой. Думаю, мне стоит с ней расстаться.
   – Погоди! Разве ты ее не любишь? – удивилась Ирка.
   Эссиорх вздохнул так уныло, что паутина на потолке вздулась и опала.
   – Люблю. Ее нельзя не любить. Улита уникальна. Она сама лекарство от самой себя. Сама ранит и сама же залечивает раны. Но это ничего не значит.
   – Почему?
   – Потому что я не могу сделать ее лучше. Не могу заставить забыть мрак и шагнуть к свету. Даже не могу вернуть ей эйдоса. А если так, то стоит ли продолжать такое общение?… Это тупик.
   Ирка взглянула на Антигона. Домовой кикимор слушал Эссиорха открыв рот. На верхней челюсти поблескивали вампирьи клыки, невесть уж чье наследство. Антигон любил умные разговоры, причем любил тем сильнее, чем меньше понимал смысл.
   – По-моему, ты усложняешь, – сказала Ирка, подумав, что то же можно сказать и о ней самой. Смешно, что другим мы даем советы, которым не следуем сами.
   – Разве? Я так мыслю. А еще я боюсь слишком сильных чувств. Точнее, не сильных, а неконтролируемых, – добавил Эссиорх в порыве внезапной откровенности. То ли из-за насморка в мозг поступало мало кислорода, то ли хранителю действительно нужно было выговориться.
   – Даже любви? – не поверила Ирка.
   – Земной любви, – уточнил Эссиорх. – Истинной любви бояться нельзя. Она согревает, облагораживает и созидает все, чего коснется. Земная же любовь как огонь. Слишком сильная и испепеляющая может сжечь, уничтожить, обрушить во мрак. Ложная любовь-опека способна всякого сделать слабым, вялым и эгоистичным. Сама знаешь, что бывает с единственными сыновьями одиноких матерей, если матери берутся за дело слишком ретиво. Хотя это и не самый удачный пример.
   Антигон, в восторге вертевший в руках булаву, уронил ее себе на большой палец ноги.
   – Ёксель, меня тоже растила одна мама!… Ой, прошу прощения, прохвессор! Продолжайте вашу лекцию! Она такая мерзкая, до тошноты увлекательная! – сконфузился он.
   – Не удивляйся! Это комплимент! – шепнула Ирка Эссиорху.
   – Я догадался, – кивнул хранитель.
   Некоторое время он сидел в глубокой задумчивости, борясь с насморком и сомнениями. Наконец собрался с мыслями, качнулся на кресле, рывком встал и сразу стал официальным.
   – Валькирия-одиночка! Я обращаюсь к тебе уже не как друг, а как посланец света!
   – Хорошее начало! А сразу быть и другом, и посланцем нельзя? Или как в старой поговорке: как надену портупею, все умнею и умнею? – оценила Ирка.
   Однако Эссиорх, раз забравшись на официальную лошадку, уже с нее не спрыгивал.
   – На всякий случай хочу подчеркнуть, что все сведения строго конфиденциальны! – сказал хранитель, веско посмотрев на Антигона.
   – Конфето… чего? – озадачился потомок кикиморы.
   – Вякнешь – язык отрежут, – доброжелательно пояснил Эссиорх.
   Антигон уважительно закивал, хотя Ирка была уверена: язык у него в случае необходимости отрастет и новый. У того, к чьей крови примешалась хотя бы капля крови нежити, с этим проблем не возникает.
   – Три дня назад Генеральный страж Троил очнулся и стал узнавать тех, кто за ним ухаживает. Первый вопрос Троила был о Дафне. «Вы о той изменнице, что напала на вас, а после расправилась еще с двумя стражами? Златокрылые несколько раз видели ее рядом с резиденцией мрака. Мы готовы атаковать резиденцию, только отдайте приказ», – сказали Троилу. Однако Троил всех удивил. Он запретил златокрылым выслеживать Даф без каких-либо объяснений.
   – В принципе ты не сказал ничего нового. Ну, кроме хорошей новости, что Генеральный страж в сознании. А что Даф ни в чем не провинилась перед светом, нам и так известно, – заметила Ирка.
   – Ты спешишь, валькирия-одиночка! На следующий день Троил, хотя и был слаб, велел перенести себя в архивы и провел там день и следующую ночь, просматривая отчеты. Не только за тот год, что он балансировал между мирами, но за гораздо больший срок. Затем он вызвал к себе двенадцать первых стражей света и долго совещался с ними. Все в Эдеме обеспокоены. С каждым годом нам удается вызволять все меньше эйдосов. В последнее время ситуация стала совсем тревожной и грозит выйти из-под контроля. Если раньше мы спасали сотни тысяч эйдосов в день, то теперь всего лишь десятки тысяч. Ты понимаешь, что это означает?
   – Что их забирают стражи мрака и они достаются Тартару? – предположила Ирка.
   К ее крайнему удивлению, Эссиорх покачал головой.
   – Мрак, конечно, своего не упустит, но нам точно известно, что в последнее время и он стал получать гораздо меньше эйдосов, – таинственно сказал он.
   – Но почему?
   – В этом-то вся загвоздка! Если раньше все эйдосы казались бессмертными, то теперь это не так. Многие эйдосы… – Эссиорх тревожно оглянулся, будто собирался произнести нечто кощунственное, – уже не бессмертны. Это гниль, понимаешь, гниль!
   Ирка недоверчиво уставилась на хранителя. Это противоречило всему, что она успела усвоить.
   – Эйдос не может быть гнилью!
   – К сожалению, может. Представь себе яблоко, крепкое, румяное. Ты разрезаешь его, а внутри черви и высохшие, негодные семена. Разве ты никогда не встречала такого?
   – Честно говоря, на семена я никогда не обращала внимания. Червяки же это, в сущности, белковый продукт, – призналась Ирка.
   – Да ты, я вижу, кровожадная особа! Однако семена – это и есть самое важное. Они всегда преподносят сюрпризы, Иногда случается яблочко зеленое, или сморщенное все, или треснутое – но семена! Как хороши!
   только что признал, так и не у всех людей эйдосы становились бессмертными, – сказала Ирка, подумав.
   – Да. Но в последнее время – в последние полтора года, говоря точнее, – это стало приобретать катастрофические формы! – сказал Эссиорх.
   – Но почему? Что такого произошло в эти полтора года?
   – Что произошло? Как минимум две вещи. Первое: Мефодий Буслаев осознал – или во всяком случае начал осознавать – свою силу. И второе: он начал встречаться с Дафной.
   Это «второе» ужалило Ирку как дачная оса, коварно влетевшая в рот вместе с куском торта. Эссиорх усмехнулся и ладонью провел по лицу. Ирке показалось, что щетина издала неприятный звук счищаемой рыбьей чешуи.
   «Спокойно! – сказала она себе. – Я злюсь на Эссиорха. Не потому ли, что ревную Мефа? А как же Багров? Да и вообще все, что связано с любовью, для меня навеки закрытый файл. Валькирия не может быть счастлива в любви».
   – А эйдосы тут при чем? Ну встречается он с Дафной и встречается. Или в Прозрачных Сферах надеялись, что Меф всю жизнь будет смотреть на девушек лишь в прорезь боевого шлема? – спросила она, подливая в голос побольше равнодушия из неиссякаемой бутылочки женских эмоций.
   – Прозрачные Сферы не занимаются этими вопросами. Наследник мрака может встречаться с кем ему вздумается, но только не с Даф, – уточнил Эссиорх.
   – Почему?
   – Простое объяснение тебя устроит? Вот оно: Даф – это свет. Мефодий – это мрак.
   – Ну не такой уж он мрак! – осторожно возразила Ирка.
   Эссиорх строго посмотрел на нее.
   – Он станет мраком, потому что не может не стать. Человек то, чем он занимается. По доброй воле или по принуждению – не суть важно. Он как вода – принимает форму сосуда, в который его наливают. Даже самый твердый человек не может существовать без сосуда. А его сосуд сейчас – мрак. Даф не должна находиться с ним рядом.
   – Почему?
   – Закон палитры. Когда черная краска смешивается с белой, получается серость. Вежливая терпимость к злу, равнодушие и хладные рассуждения там, где раньше полыхало негодование – вот что обволакивает теперь Москву, а вместе сней и весь мир. Покрывает ее, как сырой, разлагающий все туман. И что в результате? Качество эйдосов ухудшается. Свет в панике, мрак тоже, пожалуй, в панике.
   – И это все потому, что эти двое любят друг друга? – спросила Ирка недоверчиво.
   Она и верила Эссиорху, и не верила. Какая может быть связь между теряющими бессмертие эйдосами и одной-единственной маленькой любовью? Хотя если задуматься, разве воздушному шару, чтобы лопнуть, недостаточно одного прикосновения иглы? Да и грозные империи нередко падают как карточные домики от одного случайного дуновения.
   – Разумеется, это пока версия, но версия очень убедительная. Свет не желает рисковать вечностью тысяч эйдосов ради одной сомнительной любви, – сказал Эссиорх.
   Ирка уныло подумала, что их любовь не так уж и сомнительна. К сожалению.
   – И вот вывод: Мефодия и Даф нужно разлучить, или мироздание окажется под угрозой. Мне там… – Эссиорх вновь неопределенно посмотрел на потолок, – прожужжали об этом все уши.
   – Все равно я не понимаю. Двое любят друг друга – кто вправе им мешать? – спросила Ирка.
   Эссиорх посмотрел на нее с вежливым недоумением.
   – Для того, чтобы отравиться каплей яда в вине, совсем необязательно знать, что она там есть! – сказал он. – Достаточно, что страж света – а Дафна все еще страж света! – встречается с мальчишкой, воплощением мрака…
   – Послушай, – сказала Ирка, злясь на Эссиорха. – Все это, конечно, замечательно, но разве Даф не твоя подопечная? Зачем ты говоришь обо всем этом мне? К чему эти рассуждения в духе старой тетушки, для которой болтовня – единственная оставшаяся в жизни радость, не считая телевизора, который весь одна сплошная сплетня? Скажи об этом Даф.
   – Не могу. У меня приказ молчать!… И – еще один приказ, уже общий для тебя и для меня, – покачал головой хранитель.
   – Какой?
   Эссиорх втянул носом воздух.
   – Валькирия-одиночка, мы с тобой должны похитить Даф! – произнес он так твердо, как говорят только сомневающиеся в своей правоте.
   Ирке подумалось, что она ослышалась. Нет, надо все-таки не полениться и купить ватные палочки для чистки ушей.
   – Как похитить? Зачем ее похищать? Просто отзови ее и все. Ты же ее хранитель. Думаю, Дафна послушается, хотя и без восторга.
   Эссиорх посмотрел на нее терпеливым взглядом в стиле «если-ты-считаешь-что-ты-самая-ум-ная-это-не-так». Следуя правилам все той же молчаливой игры, Ирка ответила ему взглядом в стиле: «нет-это-так-и-тут-уж-никуда-не-денешься».
   Хранителю ничего не осталось, кроме как пуститься в объяснения.
   – Думаешь, я сам до такого бы не додумался? Но нельзя. Оставлять Даф здесь, в человеческом мире, значит длить муку и подвергать ее искушениям. Свет этого не хочет. Если Даф улетит сама, мрак заподозрит, что его водили за нос и что в одном из его отделов была шпионка. Начнутся разборки, пойдут слухи, полетят головы. В большой игре света и мрака так не делают. Все должно быть отыграно чистенько, как по нотам. Свет требует, чтобы похищение обставили по всем правилам жанра. Напасть на резиденцию мрака, схватить Даф и доставить в Эдем насильно.
   – И ты это сделаешь? ТЫ? – не поверила Ирка.
   Эссиорх покрылся неровным румянцем, как груша, повернутая к солнцу одним боком.
   – Ты заблуждаешься, валькирия. Тебе кажется, что приказы света можно не выполнять, поте му что свет добренький и все простит? Так?
   Ирка замешкалась с ответом. Вероятно, где-то в глубине души она действительно считала свет слишком мягким.
   – А слушать, конечно, можно лишь тех, кто на тебя орет. Только их принимают всерьез. Сколько изначально хороших людей вынуждены были стать жесткими как подошва, хамами по этой самой причине! – продолжал Эссиорх с болью.
   Заметно было, что для него самого этот вопрос далеко еще не решенный.
   – Все равно не понимаю, почему именно ты должен похитить Даф, – повторила Ирка.
   – Если я не похищу Даф, это сделает кто-то другой, кого пришлют вместо меня, но тогда Дафна может пострадать, – отчетливо сказал хранитель.
   – Ну хорошо. А что будет с Даф в Эдеме? – спросила Ирка.
   – Меня заверили, что в Эдеме ей ничего серьезного не грозит. Легкий формальный выговор, после которого ее из помощника младшего стража без особого шума сделают младшим стражем. Вот только в человеческий мир Даф отпустят не скоро. Она и так слишком попала под его влияние. Да и не только она…
   Эссиорх бичующим взором посмотрел на свой правый кулак, чуть опухший и сбитый, будто не так давно ему пришлось встретиться с нетрезвым прямостоящим предметом.
   Ирка промолчала. Что ж, пусть Дафна вернется в Эдем, раз так решил свет. Валькирии – воины света. А когда воину отдают приказ, он должен повиноваться.
   – Когда мы должны ее похитить? – спросила она деловито.
   Эссиорх стал загибать пальцы:
   – Тридцать первое, первое… Не позже чем вечером второго числа. Да, именно второго вечером!