Глава 7
САМЫЙ ДОБРЫЙ ИЗВЕРГ

   Закат истекал малиновым сиропом. Эдуард Хаврон стоял перед зеркалом в ванной, протирал уши одеколоном и со стоическим героизмом выдергивал волосы из ноздрей. Витязь суповых тарелок и принц пережаренных отбивных был мечтателен и прекрасен, как сон в летнюю ночь.
   Его сестрица Зозо стояла рядом, бедром оттесняла Эдю от раковины и нервно полоскала горло водой с йодом. После утренней пробежки она ощущала себя разбитой морально и физически. Очеркист Басевич в буквальном смысле забодал ее здоровым образом жизни. Последний раз он позвонил час назад и минут пятнадцать достукивался, медитировала ли она сегодня днем. Когда он наконец повесил трубку, Зозо трясло и колбасило. Ей хотелось схватить телефон и шарахнуть им о стену. Все ее чакры хлебали отрицательную энергию, как кингстоны тонущего линкора океанские воды. Зозо явно не пребывала в гармонии и единении с окружающим миром.
   – Тьфу! – сказала Зозо, сплевывая в раковину воду. – Я ужасно волнуюсь за Мефодия! Как он там в новой школе? Не обижают ли его другие детишки?
   Эдя Хаврон захохотал:
   – Детишки? Ты еще скажи: младенчики! Да там каждого третьего можно повесить, каждого второго расстрелять, а оставшихся посадить пожизненно! Знаю я этих папенькиных сынков! Они у нас в ресторане в туалетах вечно пачкают! Хоть швейцара с ними посылай!
   – Я беспокоюсь за Мефодия! Вдруг его там будут обижать? Он такой сложный, такой непонятый! – сострадательно сказала Зозо. Она, как истинная женщина, идеализировала собственного сына и скептически относилась к детям всех прочих женщин.
   – Приспособится! – уверенно заявил Эдуард Хаврон и мощным толчком таза отогнал сестрицу от раковины. – Есть два закона, которым подчиняются все мужчины мира. Закон кулака и закон железного характера. Без первого еще туда-сюда обойтись можно, хотя и сложно, но без второго уже совсем никак. У Мефодия и с тем и с другим все нормуль. Но, учти, если твой батыр еще когда-нибудь сунет свою лапку мне в бумажник – я его прикончу, как Тарас Бульба своего бульбенка!
   Зозо Буслаева задумчиво почесала носик и немного утешилась.
   – Ты так думаешь, Эдя? Ну ладно!.. Их директор Михаил Борисович просто прелесть. Да я его огуречным рассолом протру и всего расцелую! Бесплатно взять нашего мальчика в такую дорогущую школу! Да там каждый учитель профессор, а все уборщицы кандидаты наук!
   – Во-во, и я о том же. Странновато как-то. Надо бы пробить твоего арийца по милицейской базе. Мне подозрительна эта бескорыстная любовь к детям, – скал циничный Хаврон.
   В комнате настойчиво зазвонил телефон.
   – О нет! – простонала Зозо. – Только не это! Эдя, сними! Если это Басевич спрашивает, полоскала ли я горло, скажи, что я умерла.
   Эдя пожал плечами и поднял трубку. Он обожал распугивать ухажеров Зозо.
   – Зоя! Она захлебнулась и уехала в морг… Я так огорчился, что на работу на полчаса опоздал… – сказал он небрежно. – Что? Кого вам? И его тоже нету… Он теперь здесь не будет жить. Он в школе-интернате для умственно одаренных... Не знаю сколько. Пока умственно не одарится… Ничего страшного! И вам того же!
   Эдя отключил трубку и застыл, задумчиво покусывая антенну радиотелефона.
   – Кто это? Басевич? – крикнула из ванной Зозо.
   – Это не Басевич. Это некая Ирка, спрашивала Мефодия. У нее голос задрожал, когда я ей сказал, что Мефодия нет. Чтоб у нас клиенты две серебряных ложки украли, а я за них платил! – морща лоб, сказала Эдя.
   – А как Ирка отнеслась к тому, что я захлебнулась? – ревниво спросила Зозо.
   – Сносно отнеслась. Посочувствовала немного.
   – Типичная невестка, – вздохнула Зозо.
   Ей стало грустно. Она легла на диванчик, сложила на животе руки и стала представлять себя несчастной, брошенной и забытой. Слезинка, вскоре появившаяся в правом уголке глаза Зозо, ничуть не мешала ей деловито разглядывать трещины штукатурки на потолке и прикидывать, как развести жадного Эдю на ремонт.
   Эдя Хаврон облачился в ресторанные латы и отчалил, насвистывая в лифте приставучий свежий шлягер, в котором слова не запоминались, зато музыка была сладкой, как сироп, и погружала мозг в жидкое варенье. Толкнув дверь подъезда, Эдя вышел во двор и недовольно чихнул. Вокруг его шеи аллергической удавкой захлестнулась первая неделя мая.
   Эдя направился было в сторону маршрутки, как вдруг дорогу ему деловита преградила девчонка с золотым колечком в нижней губе. На плече у нее сидел страшный кот с хмурой мордой, обмотанный поперек туловища шарфом. Шарф странным образом вздувался, образуя на лопатках нечто вроде горба неясного происхождения.
   – Привет! – сказала девчонка.
   – Пока, малолетка! – сказал Эдя.
   Он шагнул вправо, собираясь обойти ее, но девчонка шагнула в ту же сторону, не пропуская его. Хаврон очень удивился и машинально хотел нахамить, но вместо этого нервно облизал губы. Ему почудилось, что он разглядел над головой девчонки нечто вроде сияющей окружности. Несколько мгновений спустя он сообразил, что это просто падал свет фонаря, напротив которого девчонка стояла. Но желание хамить странным образом иссякло.
   – Привет! – сказал Эдя.
   – Вот видишь! Быть вежливым даже приятно! А теперь быстренько подумай о Мефодии! – велела девчонка.
   – Опять о Мефодии? Не собираюсь я ни о ком думать! В том числе и о Мефо… – начал Хаврон. Внезапно он осекся и невольно оглянулся. Ему показалось, что кто-то сзади мягко подул ему в волосы.
   – Умничка! Вполне достаточно. Больше можешь не думать! Свои маленькие секретики оставь для бедных! – великодушно разрешила девчонка.
   Безобразный кот спрыгнул и, мурлыча, стал тереться Эде о ноги. Настроение у Хаврона резко ухудшилось. Повар «Дамских пальчиков» показался ему неисправимым хамом, клиентки набитыми дурами, собственная жизнь жестянкой, и вообще захотелось плакать.
   – Депресняк, отстань от человека! – сердито сказала девчонка.
   Кот лизнул лапу и неохотно отошел.
   – Ну все! Вытри глазки! Депресняк уже ушел. А теперь подумай, где сейчас находится Мефодий! – снова потребовала девчонка.
   – Детка, что ты от меня хочешь? Я не собираюсь думать, где сейчас Ме… – переставая всхлипывать, начал Хаврон.
   Девчонка прервала его утвердительным кивком. На этот раз ощущение щекотки в волосах Хаврона было совсем мимолетным.
   – Умничка, это все, что я хотела узнать! Когда хлопнет дверь маршрутки, ты обо всем забудешь. Иди! – велела девчонка и, ни разу не оглянувшись, скрылась за углом дома.
   Эдя озадаченно моргнул и пошел к дороге. По пути он два или три раза обернулся. Загадочный кот направился было следом за ним, но по пути отстал, выгнул спину и направился к овчарке, которая рвалась с поводка у капитана милиции Клепалова, жившего с Эдей в одном доме.
   – Эй, убери своего кота! Это служебная собака! Она его разорвет! – закричал Клепалов.
   – Депресняк, не обижай песика! Он на службе! – сказала девчонка. Она подобрала кота и скрылась за углом дома.
   Остановилась маршрутка. Цепляя чьи-то колени, Хаврон протиснулся на свободное место. Дверца хлопнула. Спина сидевшего впереди пассажира на мгновение раздвоилась перед глазами Эди, а затем вновь собралась воедино. Хаврон опять чихнул, мысленно ругая свою аллергию. Он вдруг понял, что не помнит, как оказался в маршрутке.
   – Мужчина, вы платить собираетесь? – спросил водитель.
   – А я еще не платил? – рассеянно поинтересовался Эдя.
   – Нет.
   – Тогда постепенно собираюсь. Очень постепенно, – вздохнул Хаврон.

***

   Даф, к тому времени сидевшая на одной из ближайших крыш, была довольна. Она выяснила, где ей искать Мефодия и еще массу интересных подробностей. Причем сделала это так, что стражи мрака ничего не заподозрили. Идея воспользоваться сознанием Эди Хаврона была очень удачной. Вряд ли содержание его головы заинтересует кого-нибудь еще. Но даже если и заинтересует, следов она не оставила.
   Депресняк, долго катавшийся по крыше, наконец сорвал с себя шарф, надетый, чтобы не слишком шокировать лопухоидов, и высвободил кожистые крылья.
   «Эх, жаль, я не могу полетать!» – удрученно подумала Даф. Но исключений тут быть не могло. Полеты в мире лопухоидов допускались только в крайних случаях. На Депресняка это правило не распространялось, тем более что его крылья, в отличие от крыльев Даф, были его неотторжимой частью.
   Последние часы и дни выдались у Даф безумно сложными. После нескольких дней безобразий в Эдемском саду и надписи «Здесь была я, а кто читал, свинья!», вырезанной на коре древа познания, ее и без того подмоченная репутация окончательно испортилась. Порядочные стражи при встрече с ней отворачивались, а шустрые домовые многозначительно подмигивали и в присутствии Даф колотили гномов без всякого смущения. Равно как и шпионящие гномы, лезущие на чужие территории, шмыгали под ногами с удвоенным нахальством. Некоторым, зазевавшимся, от Даф порой перепадал пинок, усиленный заклинанием реактивного катапультирования.
   Но самое характерное в этой истории было то, что Даф по-настоящему доставляло удовольствие то, что она делала. Темных перьев на ее крыльях становилось все больше, а мимо каменных грифонов она и пролетать уже не решалась, особенно после случая, когда один из грифонов ожил.
   Генеральный страж Троил больше не вызывал ее к себе. Но однажды утром, проснувшись, Даф обнаружила у себя под щекой что-то чужеродное. Это был пергамент, перевязанный тонкой блестящей лентой. Даф некоторое время разглядывала мудреный узел и не могла сообразить, с какого конца к нему подойти. Она потянулась было за ножницами, но едва коснулась ими ленты, как она развязалась сама собой и живой серебристой змейкой скользнула под кровать.
   На пергаменте было лишь две строчки старомодных букв. Буквы жались одна к другой, выглядели прилизанными и смирными, как запуганные ученики. Даф даже слегка удивилась, что у Троила может быть такой почерк. Однако то, что письмо было от Троила, казалось несомненным. Внизу сияла печать Света, которую нельзя подделать.
   «Сегодня ночью. Мраморный рог Минотавра – единственный артефакт, который позволит тебе покинуть Эдем незамеченной. Третье небо. Хранилище артефактов рядом с моим кабинетом. Воспользуйся руной Хрюнелона. В третьем часу после полуночи иди к любому месту Эдемской стены подальше от охраняемых ворот и коснись ее рогом. Образовавшегося прохода будет достаточно, чтобы ускользнуть», – прочитала Дафна.
   Даф кинулась к «Книге белой стражи» – настольному пособию всякого стража света. Это была тоненькая брошюрка, в которой на первый взгляд было не больше сорока страниц, однако чем дольше ты читал ее, тем толще она становилась. Некоторые уникумы ухитрялись прочитывать по пятьсот страниц в день и за десять лет едва доходили до середины. Впрочем, не исключено, что они художественно преувеличивали, ибо художественное преувеличение свойственно всем рожденным под солнцем.
   Пролистав предметный указатель, Даф нашла ссылку на руну Хрюнелона:
   «Руна Хрюнелона (см. Хрюнелон) считается одной из опаснейших черномагических рун. Вычерчивается кровью из безымянного пальца правой руки на плите из белого мрамора, при условии, что на эту плиту в последние сто лет не садился ни один ворон. Допускает разовое магические проникновение в любое охраняемое место, включая Аид, Эдемский сад и Третье Небо, и возвращение обратно. При использовании в комбинации с маголодией невидимости и нанесенной на ногу руной ускользающего облика позволяет остаться незамеченным для стражи.
   ПОБОЧНЫЕ ДЕЙСТВИЯ. Может вызывать кратковременное затемнение сознания и любые неожиданные поступки.
   ЗАПРЕЩЕНА ДЛЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ СТРАЖАМИ СВЕТА ПОД УГРОЗОЙ ИЗГНАНИЯ ИЗ ЭДЕМА».

   «Короче, крышу срывает… Меня этим не напугаешь. Моя крыша и так в свободном полете», – решила Даф.
   Перечитав запись в книге, она заметила, что слова «Хрюнелон», «маголодия невидимости» и «руна ускользающего облика» выделены.
   «Ага!» – восторжествовала Даф и, сообразив, что это означает, нашла в «Книге белой стражи» сведения о Хрюнелоне.

   «Хрюнелон – двенадцатый герцог тьмы, чернокнижник. Убит стражем света Филаретом в нач. II тыс. до н.э.».
   В разделе «Маголодии невидимости» Дафна обнаружила ноты, в которых с грехом пополам разобралась. «Если потренироваться часик, можно сыграть вполне прилично», – подумала она, оценив, что нот было не так и много. Куда больше заботила Дафну «руна ускользающего облика».
   Рисунок этой похожей на корявый древесный ствол руны вначале долго бегал по страницам книги, вполне отвечая своему названию, и лишь под конец, прижатый к оглавлению, позволил Дафне себя рассмотреть.

   «Руна ускользающего облика. Впервые использована магом французского происхождения Шерше Ля Фамом при бегстве из Аида в 375 г. н.э. Наносится на ступню левой ноги (ближе к пятке) соком выжатой в полночь смоквы. Визуально облик применившего руну мага меняется до шестидесяти раз в минуту, позволяя одурачить даже ту прозорливую стражу, которая способна обнаружить невидимок.
   ПОБОЧНЫЕ ДЕЙСТВИЯ. Способна вызвать головокружение и временную потерю памяти, особенно при одновременном применении с другими магическими средствами.
   ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Во избежание утраты собственного облика руну необходимо стереть не позднее часа с момента нанесения. Кроме того, постарайтесь ничего не потерять. На принадлежащие вам утраченные (отчужденные) предметы действие руны не распространяется».

   На всякий случай Даф поискала в книге еще мага Ля Фама, но статья о нем оказалась совсем краткой. В ней лишь сообщалось, что вышеупомянутый маг был схвачен в Аиде после неудачной кражи чароносного кариеса у пса Кербера, бежал, использовав знаменитую руну, и через пару лет был схвачен уже в Эдемском саду при попытке похищения плодов бессмертия. При задержании златокрылой стражей успел надкусить один плод и, учитывая приобретенное бессмертие, был посажен под домашний арест на тысячу лет, однако сбежал спустя шесть месяцев, использовав связанные в неволе прыгучие носки и шарфик соблазнения. Дальнейшая судьба Ля Фама неизвестна.
   На этой любовь Даф к чтению иссякла.
   Даф вздохнула и, захватив с собой «Книгу белой стражи», отправилась искать плиту из белого мрамора. Если что-то ее и беспокоило в данный момент, то это необходимость глубоко протыкать себе палец. Донорства в таких формах она не любила.

***

   Той же ночью Даф проникла в хранилище артефактов рядом с кабинетом Троила и похитила рог. В кабинете Троила, мимо которого она прокралась на корточках, ее встретила тишина. Дверь была приоткрыта. Рядом, разбросав крылья, лежал странно неподвижный павлин. Однако Даф слишком спешила и слишком боялась попасться страже, чтобы обратить на это внимание.
   Был уже третий час, когда она наконец покинула Дом Светлейших. Промчавшись на крыльях над Эдемским садом, тихо дремавшим в объятиях теплой ночи, она подлетела к стене. Стена была не так уж и высока, скорее это была просто каменная ограда метров двух в высоту, но Даф знала, что, попытайся она сейчас перелететь ее, не имея допуска, стена вырастет до небес и не пропустит ее. Охранная магия стены была древней, как сам Эдем. И очень надежной.
   Почти полчаса Даф искала в стене подходящую трещину, в которую можно было вставить рог, и едва не упустила время. И Вот, когда до конца срока оставалось не больше десяти минут, она нашла подходящую трещину, в которую рог Минотавра вошел почти до половины, коснувшись стены той своей частью, где начинались странные узоры.
   В то же мгновение рог вспыхнул, и небольшая часть стены озарилась зеленым сиянием, образовав полукруглый лаз, куда едва можно было протиснуться на корточках. Что творится с той, другой стороны, Даф не видела. Депресняк, прижавшийся к ноге Даф, зашипел. Рог ему совсем не нравился. Вообще не нравилось все происходящее.
   Опустившись на четвереньки, Даф нерешительно коснулась стены ладонью, ощутила покалывание и осторожно продвинула руку дальше. Некоторое время рука продвигалась, как сквозь растаявшее масло, пока наконец не вышла с противоположной стороны. Даф чувствовала, что пальцы ее зачерпывают пустоту. Лаз продолжал сиять – он становился то ярче, то совсем погасал. Даф испугалась, что может застрять внутри стены, если потеряет время, и вытянула руку обратно. Рука была покрыта коричневатой жижей от растаявшего камня. Даф проверила, оттирается ли жижа. Жижа в принципе оттиралась, но не лучше, чем машинное масло или солидол.
   Задвинув себе психологическую установку в духе «Не распускать сопли!», Дафна легла на живот, зажмурилась и, стараясь не дышать, ужом поползла вперед. Расплавленный магией рога камень был противным и липким. Когда Даф коснулась его головой, ее чуть не стошнило от брезгливости, когда она представила, во что превратились ее волосы. Вскоре Даф оказалась снаружи, на ровном каменистом плато, у глухой станы. Требовалось большое воображение, чтобы предположить, что с той стороны, недосягаемо далеко и одновременно близко, раскинулся благоухающий Эдемский сад.
   Даф всполошилась, что Депресняк остался там, в саду, но кот уже протискивался сквозь лаз, скользкий, страшный, недовольный, но жутко самоуверенный! О небо!
   – Если бы тебя уронили в маргарин, а потом прополоскали в чане со смолой, ты бы выглядел лучше, – сказала ему Даф.
   Кот, естественно, пропустил ее слова мимо ушей. Он трепетно относился лишь к тому, что годилось в пищу или с кем можно было подраться.
   Даф вытянула мраморный рог, кончик которого выглядывал из стены. Сияние постепенно померкло. Дафна поняла, что покинула Эдем, но не ощутила по этому поводу никакой особенной радости.
   «Ну вот и все!» – подумала она и, потрогав пальцами отвердевший камень, телепортировала в мир лопухоидов.
   Остаток ночи Даф потратила на то, что отмывалась в океане на острове Св. Елены, используя всю известную ей и подходящую моменту магию. Потом кое-как определилась со сторонами света и, держась над волнами, полетела по направлению к Москве…

***

   Весеннее утро нашарило очеркиста Сергея Басевича, как всякого мужчину, ведущего излишне здоровый образ жизни, в собственной постели. Поразмыслив немного, Басевич решил сегодня не бегать, тем более что Зозо Буслаева заверила его накануне, что не сможет составить ему компанию в связи с полной прочисткой чакр и уходом в двадцатичетырехчасовую медитацию. По этой же причине она просила ей не звонить.
   Беспокоясь о работе желудка, Басевич первым делом мелкими глотками выпил стакан сырой воды. Затем гордость российской очеркистики прошествовал в ванную и прополоскал носоглотку водой с йодом. Для этого он втягивал ее через нос и выпускал через рот. Закончив с полосканиями, Басевич за десять минут выполнил усеченный комплекс утренней зарядки и в конце ежеутренних странствий почтил своим присутствием кухню.
   «Эге!» – подумал он, критически изучив содержание холодильника. Вообще-то Басевич был вегетарианцем, но два раза в неделю позволял себе рыбу. Очеркист поставил электрический чайник и, глядя на тарелку с нарезанной селедкой, начал свои ежедневные упражнения ума.
   – В длинном блюде, принимая ароматную ванну из растительного масла, обложенная луком, в сопровождении свиты вареных яиц, нежилась атлантическая сельдь, – выпалил он на одном дыхании и задумался.
   «Нет, «нежилась» – плохо, – анализировал Басевич. – Лучше будет «раскинулась». «В длинном блюде, плавая в океане растительного масла, трепетно раскинулась атлантическая сельдь…» Нет, «раскинулась» тоже плохо. Разве сельдь может раскинуться? А если так: «Сельдь лежала на блюде, трепеща перед неминуемым концом в геенне желудка»… Эге! А ведь неплохо! Нынче… хе-хе… я в ударе!»
   Довольный очеркист уже хотел занести сей выполненный в словесах натюрморт в особую книжечку, заведенную для упражнений ума, но внезапно сильная колика вспучила его яйцевидный животик. Пискнув от боли, очеркист подпрыгнул на стуле. На миг ему почудилось, что у него в кишечнике засел вулкан Этна и извергает лаву.
   «Неужели приступ? И какой сильный! Ай-ай-ай!» – испугался Басевич, роняя книжечку и мгновенно забывая об умственной гимнастике.
   В робком ожидании нового пробуждения вулкана, Сергей Тарасович замер на стуле, однако мучительные колики, к счастью, прекратились. Вскоре к очеркисту вернулась его обычная самонадеянность, и, атакованный аппетитом, он занес вилку над селедкой, нацеливая кусочек получше.
   В этот нехороший миг разделанная селедка изогнулась на тарелке и, открывая мертвый рот, укоризненно произнесла:
   – Алеутский бог! Ты что, вьюнош, совсем офонарел? А ежели мне будет бо-бо?
   Вилка звонко упала на стол. Басевич замер, по-рыбьи заглатывая ртом воздух. Его испуганные глаза впились в селедку, но та уже вновь безо всяких признаков жизни лежала на тарелке. Более того, было хорошо видно, что она выпотрошена.
   «Проклятые коктейли! Никогда не знаешь, каким копытом они тебя лягнут! Мерзавец Вольф, чуть меня не угробил!» – расслабленно подумал очеркист, вспоминая про вчерашний прием во французском культурном центре, на котором критик Вольф Кактусов спаивал его мудреными коктейлями. Завистливый Кактусов надеялся, что Басевич, если его напоить, совершит какой-нибудь роковой промах, но, разумеется, просчитался. Даже после шестого коктейля Басевич вел себя как истинный мудрец: все видел, все слышал, все ел и при этом помалкивал в тряпочку.
   Зато теперь, на другой день после приема, коктейль, как оказалось, странным образом аукнулся говорящей селедкой.
   Объяснив себе все происходящее, Басевич успокоился. На селедку ему смотреть не хотелось. Он напился чаю, взглянул на часы и, спохватившись, что к двенадцати приглашен на открытие персональной выставки художника-авангардиста Игоря Хмарыбы, заспешил в Центральный дом художника. Спешка сказалась на способе перемещения маститого очеркиста самым невероятным образом. С почтенного галопа он перескочил на курцгалоп, а оттуда, сообразив, что совсем уж припозднился, махнул резвым казацким наметом к метро.
   Выставка Игоря Хмарыбы проходила в одной из частных галереек на территории ЦДХ. Тепло поздоровавшись с художником и поздравив его с несомненным творческим успехом, Басевич бегло осмотрел выставленные работы. Затем съел три бутерброда и выпил два бокала шампанского. После чего спокойно открыл блокнотик и важно прошел вдоль стены, разглядывая картины более подробно и делая краткие заметки. Ради этого его, собственно, и приглашали. Надо было отрабатывать бутерброды и шампанское.
   Заметив на одной из картин красную рыбу на блюде, Басевич вздрогнул. Он уже успел забыть об утреннем происшествии, однако теперь это невольное воспоминание заставило его сердце забиться в неизъяснимой тоске. Оно колотилось так, будто грудная клетка давно ему опротивела, стала тесной и тошной, словно сердцу хотелось вырваться и улететь прочь, туда, где в окно пробивался нахально синий и восторженный осколок неба. Разумеется, Басевич, как человек сугубо материалистический, не понял томления своего сердца и объяснил все очень просто: «Ай-ай-ай, стенокардия разыгралась! Сорок восемь лет – самый возраст для инфарктов. Так вот дернет однажды, и все!»
   – Ай-ай-ай, милый вы мой! Что с вами? Щеки у вас как бумага! Может, валокординчику? – неожиданно прозвучал рядом вкрадчивый голос.
   Басевич обернулся и узрел Вольфа Кактусова, своего врага и конкурента. Скрестив руки на груди, гривастый критик смотрел на него с большой надеждой. По лицу его блуждали злодейские улыбки.
   «И не надейся, Иуда! Еще посмотрим, кто на чьем некрологе тридцать баксов заработает!» – подумал Басевич и неожиданно почувствовал себя гораздо лучше. Сердце, поняв, что ему не вырваться, метнулось в последний раз с обреченным усилием и, смирившись, забилось ровно.
   – Спасибо, Вольф, не надо. Я просто смотрел и размышлял, нет ли здесь влияния Матисса! Помнишь его красных рыб в стакане? – самым обычным оживленным голосом сказал очеркист.
   Басевич не мог видеть своего лица, однако почувствовал, что к его щекам прилил всегдашний румянец, быть может, даже более здоровый, чем прежде. Вольф Кактусов тоже заметил эту перемену. Он потускнел и, буркнув что-то маловразумительное, ретировался. Беднягу Вольфа, работавшего в тех же изданиях, что и Басевич, терзало горькое предчувствие, что в этом месяце статьи в глянцевых журналах вновь уплывут к неприятелю и ему опять придется ограничиться одной-двумя рецензиями в малотиражках.
   Испачкав пару страничек блокнота рассуждениями о творческой индивидуальности Хмарыбы, Басевич покровительственно похлопал сияющего художника по животу и поспешно отчалил. Загадочное возбуждение охватило его: Басевичу померещилось вдруг, что он очень спешит, более того – опаздывает.
   Подобно старой полковой кляче, услышавшей трубу, искусствовед приостановился на минуту, подтянул брюки, взбултыхнулся весь от живота до груди – и рванул. Точно мексиканский ураган, он бешено мчался по пыльным дворам, оставляя за собой легкий шум рассекаемого воздуха. Мелькали станции метро, бетонные заборы, мусорные контейнеры, концертные афиши, тревожно скрипели эскалаторы, гудели автомобили, а Басевич все летел, ничего не замечая вокруг.
   Поднявшись к себе на восьмой этаж, он повернул в двери ключ – и провалился в прохладную тишину квартиры. Здесь только служитель искусства опомнился, поняв, что на самом деле спешить ему было некуда, и, осознав это, испугался.
   «Чего это Я? Что на меня нашло? Пустырника, что ли, выпить?» – задал он себе вопрос, снимая забрызганные грязью ботинки.
   Внезапно с кухни донесся тоскливый звенящий звук, будто прыгала ложечка в стакане.
   – Кто там? – окликнул Басевич.
   Тишина. И снова звякнула ложечка.
   – Кто там? – повторил Басевич, еще больше пугаясь.
   На цыпочках, с упавшим в пропасть неизвестности сердцем, Сергей Тарасович пробрался к двери кухни, открыл ее и заглянул. Поначалу ему показалось, что в кухне никого нет, – и он совсем было успокоился, но тут негромкое покашливание со стороны стола привлекло внимание очеркиста. Не убранная с утра селедка подпрыгнула всеми кусочками, неторопливо приподнялась на тарелке, сложилась неровной пирамидкой и встала на хвост. Отрубленная рыбья голова уставилась на Басевича красными выпученными глазами.
   – Отдай эйдос! – грозно потребовала она, открывая и закрывая рот.
   – Кого отдать? – непонимающе прошептал Басевич.
   – Скажи? «Я отдаю эйдос и отказываюсь от всех прав на него!» Повторяй! – совсем уж угрожающе прошипела селедка и подплыла по воздуху к самому носу очеркиста. К ноздрям селедки присох кружочек лука – и этот-то кружок, довольно заурядный во всех отношениях, теперь почему-то особенно пугал Сергея Тарасовича.
   – Нет!
   – ЧТО?! Я ТЕБЕ ДАМ «НЕТ»! Я ТЕБЯ В МАСЛЕ СВАРЮ! А НУ ПОВТОРЯЙ ЖИВО! – страшно тараща глаза, загрохотала селедка.
   – Я отдаю эйдос и отказываюсь от всех прав на него! – заикаясь, повторил Басевич, не задумываясь о значении произносимых слов. Он балансировал на ватных ногах и больше всего желал, чтобы наваждение исчезло.
   – Умничка! – одобрила селедка. – Полдела сделано. Еще фразочку, умоляю: «Я согласен на вечное заточение моего эйдоса в дархе!..»
   – Я согласен… на вечное заточение в дархе, – ничего не понимая, громко произнес Басевич.
   – Эйдоса, роднуля! Эйдоса! Не пропускай слов! – подсказала селедка.
   – Эйдоса, – послушно повторил Басевич.
   – Мерси! Думаю, сойдет!.. Ах, алеутский бог, ты у меня просто лапочка! Такой сговорчивый, роднуля! – умилилась селедка и благосклонно кивнула отрезанной головой.
   В следующий миг куски рыбы осыпались в тарелку, а возле стола, там, где тень от занавески падала на английскую плотную клеенку с маками, возник невысокий мужчина с мятым лицом и сутуло выпиравшими лопатками.
   Подойдя к пораженному Басевичу, человечек повис у него на шее и, сморкаясь от умиления, троекратно расцеловал его в обе щеки.
   – О! Польщен, очень великодушный подарок! И всего-то пять минут работы сейчас и минута утром! Обожаю интеллигентов! Шесть минут за все про все! Селедкой настращал, рявкнул – и все, дело сделано: пакуйте груз! – восторженно сказал он и залопотал совершенный вздор.
   Перепуганный очеркист смутно уловил, что ему жалуются на невыплату процентов комиссионерам. Обладатель мятой физиомордии характеризовал это архисвинством и хамством в квадрате. Однако по той жадности, с которой он говорил о процентах, и по тому, как он морщил и без того скукоженное свое лицо, ощущалось, что странный посетитель Басевича существо хотя и жалкое и пришибленное, но на своем уровне хитрое и пронырливое.
   Еще раз расцеловав Басевича пропахшими рыбой губами, незнакомец решительно протянул руку и… запустил ее прямо в грудь к очеркисту. Не было ни крови, ни боли. Все происходило как во сне. Басевич с ужасом наблюдал, как рука, войдя в его тело почти по плечо, что-то нашаривает там.
   – Ишь ты! Завалилась куда, под самые печенки! А я уж испугался, кто до меня уволок! – радостно сказал человечек некоторое время спустя, извлекая руку из груди очеркиста.
   На миг Басевичу показалось, что в ладони у комиссионера что-то блеснуло остро и прощально. Крошечная, не больше спичечной головки, голубоватая точка, которую мятолицый тщательно упрятал внутрь развинчивающейся пуговицы на рукаве своего видавшего виды пальто.
   Басевичу стало горько и грустно, хотя реально он не ощущал пропажи. Легкие дышали, сердце билось, желудок исправно переваривал питательную кашицу, мозг бодро щелкал логические задачки. Организм не заметил исчезновения эйдоса.
   Получив, что ему было нужно, комиссионер зашаркал к выходу, но, сделав несколько шагов, хлопнул себя по лбу и обернулся.
   – Ах да, совсем забыл! Ежели после смерти путаница какая возникнет, мол, эйдос куда дел, то-се, непорядок какой – скажешь, мол, мой эйдос записан за Тухломоном! Они там поймут, не впервой! – деловито пояснил он.
   Посетовав еще разок на низкие гонорары и оставив застывшего теоретика искусства стоять в кухне, мятолицый комиссионер вышел на лестничную площадку и аккуратно прикрыл за собой дверь.

***

   На лестнице Тухломон достал маленькую записную книжку и с наслаждением поставил жирный крест. Затем, не удержавшись, потер от удовольствия желтоватые ладони.
   – Еще один! – пробормотал он с особой значительностью и, крайне довольный собой, стал спускаться по лестнице. Комиссионеры обожают заплеванные лестницы, одежду, обувь и все прочее, что сближает их с лопухоидами и позволяет быть хоть чем-то, вместо того чтобы быть ничем.
   Он спустился до третьего этажа, как вдруг что-то заставило его испытать острую тревогу. Внешне все было нормально – пятна солнца на лестнице, исписанные баллончиками стены, но чутье подсказывало: что-то не так. Осторожный комиссионер попытался телепортировать, прозаично провалившись сквозь выложенный плиткой пол подъезда, но магия почему-то не сработала. Тухломон, прекрасно разбиравшийся в таких вещах, понял, что его элементарно взяли под колпак. Блокировали всю его магию. Где-то здесь, на стенах или потолке, в пестроте нацарапанных гвоздем бестолковых узоров, скрывалась зловещая руна, перечеркивающая все его способности. Такие руны во множестве наносили в мире лопухоидов стражи света, стремившиеся ограничить власть посланников мрака. Надо было найти руну и стереть – найти срочно, пока не стало слишком поздно. Если руна была старой – не страшно, он сотрет ее. Опаснее, если руна появилась недавно и сделавший это страж света все еще где-то поблизости…
   Принюхиваясь и приглядываясь, Тухломон медленно стал спускаться. В этот миг он больше походил на напружинившуюся рысь, чем на истасканного комиссионера. Взгляд его скользил по стенам. Пещерные откровения на тему личной жизни, чьи-то любовные признания, вдавленный в штукатурку окурок. Где же она, в конце концов? Тухломон уже начинал тревожиться, как вдруг что-то точно царапнуло его глаз. Вот она, руна света – маленькая, но четкая, похожая на острый росчерк пера!
   Подкравшись, комиссионер поспешно присел и протянул указательный палец с длинным и острым ногтем, собираясь всего одной лишней чертой нарушить идеальную целостность руны. Однако за мгновение до того, как его ноготь коснулся руны, кто-то невидимый бесцеремонно толкнул его ногой в плечо.
   Комиссионер покатился по лестнице, считая пластилиновой головой ступеньки. После одиннадцатой ступеньки падение замедлилось, и он проехал спиной по чему-то относительно ровному.
   «Площадка!» – сообразил Тухломон, открывая глаза и вправляя вмявшийся нос. Он попытался встать, но ему в грудь уперся пристегнутый к флейте штык.
   – Не двигаться, не моргать, не дышать! Пальцами на ногах не шевелить! Глазными яблоками не двигать! Магию не применять! – рявкнул кто-то, материализуясь посреди площадки.
   Над Тухломоном склонился плечистый молодец с правильным носом и тонкими губами. Это был Пуплий, страж из Дома Светлейших. После случившегося недавно конфуза, когда он со скандалом арестовал старшего хранителя света, по рассеянности не ответившего на вопросы стражи, Пуплий вместе со своим напарником Руфином был отстранен от охраны Дома Светлейших и отправлен на патрулирование в лопухоидный мир.
   Теперь Руфин стоял за спиной у напарника, держа наготове флейту. На шеях у обоих стражей поблескивали тонкие цепочки с золотыми крыльями. «Полк золотокрылых! Особый рейд», – с ужасом осознал Тухломон. О златокрылых стражи мрака слагали легенды. Только лучшие бойцы, такие как Арей, владевшие силой сотен эйдосов и техникой магического боя, могли позволить себе не бояться его неожиданных вылазок.
   Как всякий комиссионер, действующий на свой страх и риск, Тухломон ужасно боялся попасться. Он принимал все меры предосторожности и не попадался никогда, хотя работал многие сотни лет. Недаром по количеству добытых эйдосов он опережал большинство комиссионеров мрака. Но вот теперь… И как это могло случиться?
   – Что ты здесь делал, жалкий? Разве тебе ничего не известно о запрещении вам, слугам мрака, охотиться в мире лопухоидов? – грозно спросил Пуплий.
   – Это вы мне? Я не охотился, я просто гулял! – плаксиво промямлил Тухломон. Вся его магия была блокирована. Он ничего не мог сделать и имел теперь не больше возможностей, чем любой заурядный лопухоид.
   – Как трогательно! Дышал свежим воздухом? – поинтересовался Руфин.
   – Да, воздухом! Что, нельзя? – пискнул Тухломон и для убедительности принялся дышать, как мамонт, пробежавший марафонскую дистанцию. В одно мгновение стекла в подъезде запотели.
   – Перестань пыхтеть! Ненавижу вашу комиссионерскую вонь! – велел Пуплий.
   Тухломон послушно перестал.
   – Воздухом, говоришь? Тогда почему в подъезде? Почему не в сибирской тайге? – с насмешкой спросил Пуплий.
   – В тайге воздух слишком свежий!.. Меня просквозит! Я слабенький! – всхлипнул Тухломон так жалобно, что даже профессиональный нищий невольно пожалел бы его и дал ему копеечку. Пластилиновое лицо так и лучилось доброжелательностью.
   Однако стражей света это не тронуло.
   – Я пойду, ребят? Меньше народу – больше кислороду, – сказал Тухломон заискивающе.
   – Ты кое-что забыл нам вернуть! – хмыкнул Руфин.
   – Разве я у вас что-то брал? Вы меня с кем-то путаете! Я всего лишь скромный продавец антимикробного мыла! И вообще моя твою не понимай! Требую синхронного перевода на украинский! – заскулил Тухломон.
   – Не валяй ваньку! Нам нужен эйдос! – негромко сказал Пуплий.
   – «Эй нос»? Какой же я нос? С этим диагнозом меня еще не госпитализировали! – искренне удивился Тухломон. Но тотчас понял, что переиграл. Златокрылые переглянулись.
   – Эйдос! Ты отдашь его мне сейчас! – очень отчетливо произнес Пуплий.
   Тухломон пытливо заглянул в его глаза и прочитал там нечто такое, от чего ему стало жутко. Тухломон внезапно вспомнил, что флейта стража света обладает достаточной силой, чтобы разрушить его бессмертную сущность.
   – Ладно-ладно! – сказал он примирительно. – Зачем же так сразу идти на принцип? Все нервничают. Я нервничаю, вы нервничаете… Я захватил его просто как сувенир. Меня упросили! По слабости характера я не смог отказать. Умоляю, отодвиньте немного свою острую палочку! Я с детства боюсь зубочисток.
   Пуплий хмыкнул и отвел руку с флейтой, впрочем, продолжая держать ее недалеко от губ. Тухломон поспешно открутил одну из пуговиц и бросил ее стражу.
   – Ваш противный эйдос там, внутри! Возьмите его, бяки! – сказал он плаксиво. – А теперь отпустите меня! Мне холодно лежать. Я старый больной человек! У меня радикулит и перхоть! Я три дня ничего не ел! Эй, почему вы не поднимаете пуговицу?
   – Оставь ее себе, голубчик! Нам нужна другая, с рукава! – сказал страж.
   «Мрак меня возьми! Им и это известно!» – подумал комиссионер.
   Тухломон сообразил, что его сдал кто-то из своих. Иначе стражи света никогда не догадались бы, где он прячет эйдосы. «Гады, никакой корпоративной солидарности! Узнаю кто – пропущу через мясорубку, потом склею и еще раз пропущу!» – подумал он.
   – Пуговицу с рукава! Живо! – повторил Пуплий.
   – Не дам! Имел я вас в виду, противные бяки! – на глазах теряя отвагу, пропищал Тухломон.
   – ПУГОВИЦУ! НУ! – Пуплий коротко дунул в флейту, заставив комиссионера кувырком прокатиться по площадке. – Пришел в чувство? Я жду! – Угрожая, страж света вновь поднес флейту к губам. Тухломон в ужасе зажал уши и зажмурился. Любое звучание светлой флейты невыносимо для слуг мрака. – Я жду! – повторил Пуплий тихо и совсем уж грозно.
   Тухломон открыл вначале один глаз, затем второй. Что ж, они сами напросились!
   – Да нате вам, нате! Все берите! – истерично взвизгнул комиссионер.
   Он с треском ниток решительно оторвал от рукава пуговицу и швырнул ее Руфину. Пуговица, вырезанная из кости грозного Тифона, покровителя первомрака, была заговорена так, что служила одному только Тухломону. Вздумай коснуться ее кто-то посторонний, пусть даже сам Арей, его рука, мгновенно перестав повиноваться, выхватила бы из ножен кинжал и вонзила бы его в грудь хозяину. Не окажись кинжала, она мертвой хваткой вцепилась бы ему в горло и сдавливала его до тех пор, пока ее бы не отрубили. Иного способа снять черную магию с коснувшихся пуговицы пальцев не существовало.
   Однако опытный Руфин, знавший все уловки мрака, не попался на эту удочку. Он хладнокровно дождался, пока пуговица упадет, поднес к губам флейту и расколол пуговицу одной разкой трелью
   – Моя пуговичка! Моя славненькая! Она стоила мне целях три эйдоса! Вы разбили ее, противные каки! – запричитал огорченный Тухломон. Он крайне дорожил своей пуговкой и возлагал на нее большие надежды.
   Руфин наклонился, штыком брезгливо раздвинул половинки расколотой пуговицы и двумя пальцами бережно поднял с пола эйдос. Крошечная песчинка благодарно зажглась мягким голубоватым светом, совсем не похожим на тот режущий колючий свет, которым она вспыхивала, когда ее касались пальцы Тухломона. Голубоватая сияющая спираль скользнула к форточке и растаяла, скрывшись там, где до нее никогда уже не смогут дотянуться пальцы мрака. Счастлива ваша планида, господин Басевич! Хоть и придется вам до конца жизни оставаться бездушным, эйдос ваш спасен.
   Комиссионер взвыл от разочарования. Эйдос! Его эйдос достался стражам света! Если бы он мог теперь разорвать их, сжечь живыми – он бы это сделал. Его мягкое лицо исказилось. С проеденных зубов капала ядовитая слюна.
   – Он был моим! Хозяин отказался от него! – крикнул он, протягивая ладонь со скрюченными пальцами.
   – Ну и что? Бедняга лопухоид не знал истинной цены эйдоса! – сурово сказал Пуплий.
   Он легонько подул в свою флейту, пригвоздив Тухломона к полу. Тем временем Руфин краем своей флейты начертил вокруг комиссионера руну.
   – Пришло время расплаты. Ты знаешь закон, комиссионер. Мы могли бы уничтожить твою сущность, однако не станем этого делать. Это всего лишь руна изгнания! Сейчас ты отправишься во мрак, и на тысячу лет двери смертного мира будут закрыты для тебя! – сказал Руфин.
   – А! Не надо! Я не хочу во мрак! У меня от темноты депрессия! – быстро заявил Тухломон.
   Он не на шутку испугался. Тысяча лет в обществе себе подобных – таких же хитрых, пронырливых и алчных, которые видят тебя насквозь и которых невозможно обмануть! Он, ранимый маленький Тухломончик, не выдержит такого кошмара!
   Руфин провел завершающую черту. Руна замерцала. Страж света удовлетворенно кивнул. Все было начерчено правильно. Теперь осталось только исполнить на флейте маголодию, и все. Комиссионер отправится в Аид.
   – Ребята, не надо! Это недоразумение! – взмолился Тухломон. – Я сделаю все, что угодно, только не отравляйте меня во мрак! Расскажите мне, что любят стражи света. Красивые перышки! А-а, вы же все музыканты! Хотите, я достану вам оригинал нот Штрауса? Там на одном из листов – клянусь моим гастритом! – есть след от котлеты! Это кидался коварный Шопен!
   Руфин пожал плечами.
   – Мы не договариваемся со слугами мрака! – сказал он и медленно начал играть. В переливах незатейливого мотива угадывалось извечное: «Nemo prudens punit, quia peccatum est, sed ne peccetur». («Всякий разумный человек наказывает не потому, что был совершен проступок, но для того, чтобы он не совершался впредь», – Сенека, «О гневе».)
   Тухломон завизжал, пытаясь выползти из руны. Он знал, что, если сейчас прозвучит последняя часть мелодии, соответствующая «peccetur», руна отправит его во мрак.
   И тут стекло подъезда брызнуло осколками. Руфин от удивления замолчал и опустил флейту. На площадку влетел тощий кот с кожистыми крыльями. Выглядел он так, будто только что чудом удрал со стола чучельника. Кот прыгнул на Пуплия, двумя когтистыми оплеухами облагородил ему лицо и, зубами сорвав с шеи золотые крылья на цепочке, метнулся вверх по лестнице.
   Пуплий растерялся. Прежде он никогда не сражался с котами. А кот не терял времени даром. Его голый, как у крысы, хвост мелькнул на верхней площадке. Пуплий и Руфин кинулись вдогонку. Для уважающего себя златокрылого лишиться крыльев было так же скверно, как для стража тьмы утратить дарх.
   Без крыльев вся магия иссякала, даже флейта переставала действовать, и страж навсегда оказывался прикован к миру лопухоидов. Не говоря уже о том, что лишиться крыльев было просто-напросто унизительно. Даже если после этого стражей иногда возвращали в Эдем, на них долгие века лежало несмываемое пятно позора. Вторых крыльев им уже не давали, и, лишенные возможности вернуть себе свои магические силы, стражи скитались по Эдемскому саду и жалобно стенали, распугивая робких призраков и смеша наглых домовых.

***

   Даф сама не знала, что заставило ее поспешить на помощь Тухломону. Чистой воды экспромт. Она сидела на каменном, крытом жестью ограждении на краю крыши – почему ее влекло к этим лопухоидным крышам? – и, свесив ноги вниз, болтала босыми ступнями над асфальтовой бездной двора с разноцветными пятнами автомобилей и ползущими точками лопухоидов.
   Новые кроссовки, которые Даф самым наглым образом телепортировала из одной из витрин – плевать на предупреждение Троила не использовать магию, – стояли рядом. Толстый хозяин спортивного магазинчика, на глазах у которого кроссовки улетучились в неизвестно направлении, тихо выпал в осадок и грузно осел на коробку с теннисными мячами. Он видел, как мимо витрины прошла девушка, игравшая на флейте, но к кроссовкам она явно не прикасалась, так как была отделена от них толстенным стеклом.
   «И нечего вонять – я спасаю ваш мир. А делать это босиком не всегда удобно…» – подумала Даф, пряча флейту.
   Хозяин магазинчика еще не знал, что Даф, верная принципу стражей света не брать ничего из награды, любезно отблагодарила его даром предвидения. Отныне он всегда знал, сколько денег у пришедшего в его магазин покупателя, насколько серьезны его намерения и не мелкий ли он жулик, мечтающий отвлечь продавца и стянуть швейцарский походный нож с двумя дюжинами лезвий и щипчиков. Впоследствии, если забежать совсем вперед, так как наши дороги с этим героем едва ли пересекутся в дальнейшем, он закрыл магазинчик, открыл оккультный салон, стал практиковать как «Белый маг Федул», отпустил бороду, купил себе подержанный лимузин и, окончательно загордившись, сломал однажды ногу, наступив на незакрепленную решетку дождевого стока. Это лишний раз доказывает, что чем меньше лопухоид знает, тем это полезнее для него и окружающих.
   Внезапно Депресняк, разгуливающий по крыше, зашипел и выгнул спину. Он прежде Даф увидел две белые точки. Точки, чем-то отдаленно напоминавшие чаек, возникли в небе где-то над Курским вокзалом и наискось скользнули к одному из расположенных недалеко домов.
   – Депресняк, что с тобой, голуба моя? Опять кровавые попугайчики в глазах? – удивилась Даф.
   Проследив направление взгляда кота, она заметила стремительные силуэты, когда те уже почти скрылись внутри дома. Бронзовые крылья на груди у Даф ощутимо потеплели. Так они всегда реагировали на близость своих. Опасаясь быть пойманной, Даф нырнула за ограждение, высунув одну голову.
   – Это златокрылые! Боевой патруль! Что они тут делают? – прошептала она, обращаясь к коту.
   Депресняк, само собой, воздержался от ответа.
   – Интересно, кого они ищут? Если нас с тобой, то почему в том доме? Как насчет того, чтобы подлететь поближе и проверить? – продолжала Даф.
   Депресняк с его даром влипать в истории был только «за». Он перескочил через ограждение, пару этажей пролетел, как обычный сорвавшийся с высоты кот, и потом лишь открыл кожистые крылья. Даф коснулась углубления в бронзовом амулете и тоже шагнула вниз, ощутив, как воздух пружинит о ее маховые перья. Какое все-таки наслаждение летать!
   У нужного окна Даф оказалась почти одновременно с котом. Осторожно заглянув в стекло, они увидели обоих стражей света в момент, когда те требовали у мятого повизгивающего типчика – явно комиссионера – украденный эйдос. Даф узнала Пуплия и Руфина. «Руфин еще ничего, не совсем отстой, а вот Пуплию лучше на глаза не показываться, особенно после моего бегства из Эдема. Он родную бабушку способен задержать за нарушение визового режима и правил пребывания в лопухоидном мире», – подумала она.
   Дафне сразу захотелось слинять подальше от неприятностей, но Депресняк поступил весьма в своем духе. Присмотревшись к золотым крыльям, заманчиво покачивающимся на цепочке у Пуплия, кот нашел, что они похожи на птичку, а на птичек Депресняка всегда здорово заводило. Даф пропустила мгновение, когда в глазах у кота появился маниакальный блеск, а в следующий миг стекло уже брызнуло осколками.
   Пока Даф собиралась с мыслями, маниакальный котик уже сорвал с Пуплия крылья и, гордый своей добычей, кинулся вверх по лестнице. Стражи последовали за ним.
   Воспользовавшись моментом, Тухломон выполз из руны и попытался улепетнуть. Однако его попытка бегства была замечена. Руфин обернулся, поднес ко рту флейту и обездвижил комиссионера заклинанием пленения – древним, как борьба мрака и света. Теперь Тухломон мог только болтать и шевелить зрачками – и больше ничего. Никакой возможности самостоятельно скрыться.
   Тухломон лежал и тихонько причитал, постепенно смиряясь со своим грядущим путешествием во мрак. Чья-то тонкая рука просунулась в разбитое стекло и открыла раму. Тухломон перестал причитать и скосил глаза, пытаясь понять, насколько то, что происходит, происходит в его интересах.
   С подоконника спрыгнула девчонка с золотым колечком в нижней губе. Она была одета в свитер и потертые джинсы. За спиной висел небольшой джинсовый рюкзачок, из которого выглядывала флейта. На груди у девчонки покачивались на шнурке маленькие бронзовые крылья. Опытный Тухломон сразу сообразил, что это кто-то из стражей света. Вот только что девчонка здесь делает? Возможно, она пришла сюда со златокрылыми. А если нет? У Тухломона забрезжила надежда. Ему вспомнилось вдруг, что он где-то слышал о девчонке-страже с золотым кольцом в нижней губе, хозяйке кота, сильно смахивающего на тех котов, что он видел в Аиде. Мысли четко и торопливо защелкали в сознании комиссионера, как костяшки на счетах.
   – Я бедненький, несчастненький! У меня нету сил! Освободи мен! – заныл он.
   – За что они тебя так? – поинтересовалась Даф.
   – Не спрашивай, дорогуша! Я просто в шоке. Стражики светика позарились на дарх, который милый старый Тухломончик заначил себе на честную старость!.. ты можешь снять с меня это заклятие? Только сделай это поскорее, пока нехорошие златокрылые дяди не вернулись!
   Даф прищурилась. Она уже поняла, как можно использовать Тухломона в своих интересах. Вот только сработает ли? Но попытка не пытка.
   – Что ж! Возможно, я и смогла бы тебе помочь. Но с какой стати? По пятницам я милостыню не подаю!
   Внезапно глаза у комиссионера вспыхнули, а лицо стало сладким, почти что сиропным. Он наконец сообразил, кто перед ним.
   – Знаю! Ты Даф – беглый страж, умыкнувший рог Минотавра стоимостью по меньшей Мере в сотню эйдосов! – воскликнул он.
   – Серьезно? У тебя головка не бо-бо? Вот уж не думала, что эта мраморная сосуль… ой! – спохватилась Даф, сообразив, что выдала себя с потрохами.
   Тухломон просиял. Теперь хитрый комиссионер точно знал, что не ошибся.
   – Ты Даф, не спорь! Как насчет услуги за услугу? Ты меня спасаешь от этих двух головотяпов, я же… ну тоже что-нибудь для тебя сделаю.
   – Звучит как-то размазанно. Мне нужна вполне конкретная услуга. Ты отведешь меня к Арею. Я скрываюсь, и мне нужна помощь, – сказала Даф.
   Тремя площадками выше истошно мявкнул Депресняк. Кажется, стражи все же настигли его.
   Услышав имя своего шефа, Тухломон пытливо и подозрительно уставился на Даф.
   – Как ты сказала, девочка, к Арею? Впервые слышу это имя! Как бедный маленький Тухломончик может отвести тебя к тому, кого он не знает? – заныл он.
   – Ничего. Вот отправят тебя на тысячу лет в Аид – узнаешь, – утешила его Даф.
   Тухломон переполошился. Выдавать стражу света, даже беглому, адрес секретной резиденции мрака, где держат самого Мефодия Буслаева, – за это по головке не погладят. Арей и Улита могут здорово на него рассердиться. С другой стороны, тысяча лет во мраке, без возможности свободно шастать в мире лопухоидов – о, нет! Только не это!
   – Хорошо, я согласен, – сказал он, надеясь как-нибудь увильнуть. – А теперь скорее – сотри вон ту блокирующую руну на стене. Мне нужна моя магия.
   Даф засмеялась:
   – Сперва поклянись. Неужели ты думаешь, что я поверю тебе без клятвы!
   Тухломон прислушался. Его чуткий слух различал уже голоса стражей. Те возвращались. Депресняк, лишившийся своей «птички», рассерженно шипел им вслед.
   – Хорошо, хорошо! Клянусь, сто раз клянусь. Lux ex tenebris! (Свет из тьмы (лат.)) – выпалил Тухломон.
   Дафна покачала головой:
   – Ты мне надоел, мягкоголовый! Ты еще скажи lux in tenebris (Свет во тьме (лат.)). Это не клятва. Это девизы! Первый ваш, второй наш… Я вашу клятву комиссионерскую знаю!
   – В самом деле? Ой-ой, дырявая моя голова! Какая же у нас клятва? Я забыл!
   – Тобне гинус итца отэстэ! – сказала Даф.
   – Тобне гинус итца отэстэ! Я отведу тебя куда угодно! А теперь живее стирай руну: эти уроды рядом! – пискнул Тухломон, в глазах у которого что-то странно блеснуло.
   – Чудненько, – сказала Даф. – Теперь клятва правильная, ее ты не нарушишь. Вот только со словами самой клятвы ты напортачил! Меня не надо отводить куда угодно! Куда угодно я и сама себя отведу! Клянись отвести меня к Арею, причем именно к мечнику. Внятно и четко!
   Тухломон заскрежетал зубами. Проклятая девчонка. Кажется, ее и вправду не одурачить!
   – Тобне гинус итца отэстэ! Я обещаю отвести тебя к мечнику Арею, барону! Довольна, гадкая девчонка? Все получила, что хотела, пошлая бяка?.. А теперь сотри руну! Тухломончику страшно! Он не хочет в Аид!
   – Так и быть, – сказала Даф, наклоняясь.
   Три события произошли почти одновременно. Первое: Даф подула в флейту, отменив действие магии пленения, и ногтем провела короткую поперечную черту, перечеркнувшую идеальную сбалансированность руны. Второе: поблизости появились Пуплий и Руфин, носившие на своих физиономиях явный отпечаток знакомства с когтями Депресняка. И третье: пройдоха Тухломон улетучился в неизвестном направлении и мог быть сейчас где угодно, хоть на Эвересте. Теперь, чтобы отыскать его, потребовались бы силы всего полка златокрылых, и то результат был бы самый неопределенный.
   Стражи замерли. Им не сразу удалось понять, что здесь происходит.
   – Что делаем, ребятки? Комиссионеров пытаем? Котиков мучаем? Общество ветеринаров-потрошителей проводит выездную конференцию? – набравшись наглости, поинтересовалась Даф.
   Тут она, признаться, притормозила. Ей следовало бы исчезнуть вместе с Тухломоном, но она все еще не верила в глубине души, что изгнана из Эдемского сада навсегда.
   Пуплий всмотрелся в лицо девчонки. Его лицо побагровело.
   – Руфин! Клянусь светом, это Дафна! Беглый помощник младшего стража! Вот ты где!
   -И где я вот? – машинально перефразировала Даф.
   Последнее время она стала замечать за собой, что хамит прежде, чем думает. Вначале хамит, а потом уже начинает понемногу думать. Или вообще не начинает. По ситуации.
   – Дафна, страж света, ставшая стражем мрака! Ты арестована по обвинениям в похищении артефакта, помощи слугам мрака и покушении на убийство! – отчеканил Пуплий.
   – Вы чего, опухли? Какое убийство? – не поверила Даф. Ей чудилось, что она ослышалась
   Пуплий неумолимо шагнул к ней. Руфин страховал его, держа у губ свою флейту. Дафна знала, что достаточно одного легкого дуновения, чтобы размазать ее о стену. Всем в Эдеме было известно, что златокрылых обучают секретным маголодиям.
   – Сдайте вашу флейту и ваши крылья, помощник младшего стража! Не заставляйте нас применять силу! – загрохотал Пуплий.
   Даф попятилась. Лишиться сейчас флейты и крыльев ей было никак нельзя. Это значило бы провалить задание в самом начале. Какой она будет после этого секретный агент света во мраке! Они что, с ума посходили? Покушение на убийство? И кто жертва? Может, здоровяк Пуплий, на которого она натравила Депресняка?
   – Эй! Вы не ответили! И кого это я пыталась убить? – спросила она.
   – Это тебе объяснят в Эдеме. Не двигайся! Не заставляй нас применять силу! – сказал Руфин.
   Лица стражей были суровыми. Дафна осознала, что пора сматываться. Но прежде, чем Даф сгустила в сознании зрительный образ, необходимый для телепортации, – это был один из опасных способов, не использующий заклинания и маголодии, – Руфин, от которого не укрылись изменения в магическом поле, тихо заиграл на флейте. Это была еще не атака: он лишь лишил Даф возможности мгновенной телепортации.
   – Не дури, Даф! Тебе не улизнуть! Пуплий! Забери у нее флейту! – распорядился он.
   Лицо Руфина, прежде казавшееся Дафне добрым, теперь пугало ее. В глазах златокрылого она явственно читала, что для всех порядочных стражей света она теперь изменница, которой нет прощения.
   Даф завизжала самым натуральным образом – как визжит обычная тринадцатилетняя лопухоидная девчонка – и, на бегу впадая в панику, метнулась к лестнице – туда, где незадолго до нее скрылся и мяукал теперь где-то наверху Депресняк. Руфин вновь заиграл на флейте. Звуки, прежде приятные и точно округлые, стали теперь колючими и резкими. Случайно Даф знала этот вид атаки златокрылых. Шмыгалка, в своей любви к искусству нарушавшая все запреты, любила иногда показать ученикам одну-две секретных маготехники.
   Зная, что никак иначе от этой магии не уйти и что после серии коротких звуков вся магия сосредоточится в одной длинной пронзительной ноте, которая погрузит ее в долгий сон, Даф сделала единственное, что могло спасти ее. В момент, когда до длинной ноты остались какие-то доли такта, она вдруг изменила направление бега и с верхней ступеньки лестницы прыгнула на Пуплия, повиснув у златокрылого на шее. Пуплий попытался оторвать ее от себя, но Даф вцепилась, как кошка.
   Руфин, сообразивший, что она задумала, отдернул флейту от своих губ, но было уже поздно. Длинная нота уже начала звучать. Атакующая магия прошла сквозь Дафну, но, так как ноги ее были оторваны от земли, не смогла замкнуться на ней, заметалась и обрушилась на Пуплия.
   Могучие руки златокрылого разжались. Безмятежно посапывающий страж замер на заплеванном полу подъезда, сладко поворачиваясь во сне и причмокивая губами. Два часа оздоравливающего сна, как минимум, ему были обеспечены.
   Теперь из противников у Дафны оставался лишь Руфин. Могучий страж пожал плечами:
   – Думаешь, перехитрила? Детские фокусы! Мне даже флейта не понадобится, чтобы тебя схватить! – сказал он.
   Даф в спешке выхватила свою флейту и обрушила на стража пару атакующих маголодий, но Руфин принял их на кольчугу, даже не блокируя. Он явно развлекался.
   – Недурно, крошка! Хорошая штука эта кольчуга! Ну-ка еще пару маголодий!.. Покажи, что ты умеешь! – Руфин сделал к ней большой шаг. Теперь лишь около двух метров отделяло его от Даф.
   Внезапно Дафна ощутила, как что-то обожгло ей бедро, точно кто-то засунул под ремень ее джинсов раскаленный брусок железа. Она вскрикнула, не размышляя, вырвала это отвратительное нечто из-под ремня и, обжигая руки, отшвырнула его от себя. Она не целилась в Руфина, вообще забыла о нем, так ей было больно. Скорее, сам Руфин сделал ошибку, шагнув к ней именно в этот момент.
   Брошенный предмет задел златокрылого по колену. Двойная вспышка ослепила Даф. Защитная магия кольчуги златокрылого вступила в поединок с магией неведомого и… проиграла. Кольчуга погасла. Ледяной панцирь неумолимо пополз по ногам Руфина, сковывая его тело. Флейта выскользнула из застывающих пальцев и два раза подпрыгнула, ударилась о ступеньки.
   Покачнувшись на ставших вдруг чужими ногах, Руфин с трудом сохранил равновесие и, наклонив голову, посмотрел на белый вытянутый предмет, лежавший у его ног.
   – Рог Минотавра! Чтоб ты сгинула, предательница! – с усилием выговорил он.
   – Я не предательница! – возмутилась Даф.
   – Ты еще и убийца!.. В ту ночь, когда ты похитила рог, в кабинет Генерального стража Троила подбросили шкатулку с зубами и чешуей тифона. Троил открыл ее… Она хранилась в том же ящике, что и ро... рог…
   Руфин закашлялся. Лед поднялся уже до груди. Его щеки и волосы были уже покрыты инеем.
   – Как холодно!.. Троила нашли только утром. Его жизнь… никто не знает, когда она оборвется.
   Даф вздрогнула. Она слышала, что любая часть древнего чудовища, супруга Ехидны и родителя Химеры, смертельно опасна для стража света.
   – Это не я! – крикнула она.
   – В кабинете троила нашли перо с твоего крыла… Лучше сдавайся – тебя ищут все стражи! Lux in tenebris! – проговорил Руфин.
   Лед сковал его губы. Глаза остекленели. А потом лед вдруг стал мрамором… Магический цикл завершился. Перед Даф была статуя. Пуплий продолжал посапывать на площадке, ворочаясь с боку на бок. Должно быть, на плитке ему было неуютно. Однако Даф знала, что он вскоре очнется. А вот Руфин… Руфин очнется не скоро.
   Даф наклонилась и машинально подобрала мраморный рог Минотавра. Ее мутило. Желудок сжимали спазмы. Хорошо, что она толком не ела ни вчера, ни сегодня – иначе бы ее вывернуло.
   Она вспомнила вдруг, как проникла в хранилище артефактов, прокралась мимо гранитных стен с нанесенным на них мелким узором рун и бронзовыми обручами вокруг колонн. В центре хранилища стояли два больших шкафа из красного дерева со множеством ящиков разного размера.
   Даф остановилась в замешательстве, не зная, с какого ящика ей начать, и боясь произвести лишний шум.
   «Второй снизу левый!» – шепнул ей неведомый голос.
   Даф открыла ящик. В темноте грозно и холодно мерцало нечто, похожее на бычий рог. Кончик рога был сколот. Видны были мелкие дефекты и утолщения. Дважды Даф протягивала к нему руку, и дважды рог вспыхивал ледяным, отторгающим светом. Дафна нерешительно убирала пальцы, понимая, что артефакт не допускает ее. Это было первое и единственное предупреждение. Коснувшись рога, она превратится вначале в ледяную глыбу, а затем в мрамор. Мрамором станут ее глаза, ее мозг, ее тело и сердце.
   Внезапно, когда Даф прикидывала уже, не правильно ли будет взять рог вместе с ящиком, не касаясь его руками, на мраморе вспыхнули буквы:
   «Эйнарос куоллис гуннорбиан веддос».
   – Ты хочешь, чтобы я это прочитала вслух? Что это значит? – спросила Даф.
   Рог лежал в ящике неподвижно, лишь буквы золотились в темноте.
   – Ну хорошо, уговорил. Эйнарос куоллис гуннорбиан веддос! – со вздохом прочитала Даф и в тот же миг поняла, что рог уже у нее в ладони. Она не помнила мгновения, когда взяла его. Лишь ощутила, как леденящий холод пробежал по всем ее жилам, а затем перешел вдруг в тепло. Рог принял ее, стал ее артефактом, но по большому счету в этом не было ничего хорошего. Недаром опытные стражи всегда говорили, что рог Минотавра – трофейный артефакт мрака.
   – Я тебя ненавижу! Ты мне не нужен! Что ты наделал? – сказала Даф рогу, разглядывая мраморное тело Руфина.
   Ей захотелось размахнуться и отбросить рог далеко в сторону, но она ощутила вдруг, что никогда не сделает этого. Они в одной лодке. Судьбы их связаны, и течение несет их куда-то.

***

   Из стены высунул свой любопытный нос Тухломон. Его багровая физиономия с наползавшей на лоб стрелкой волос была плоской, точно после встречи со сковородой. Кажется, комиссионер, к которому после уничтожения руны вернулась вся его магия, слегка промахнулся при материализации.
   Увидев двух стражей – одного окаменевшего, а другого спящего, Тухломон присел на корточки и от удивления раскинул руки. Однако быстро пришел в себя и даже фамильярно похлопал Пуплия по щечке.
   – Ого, крошка Даф! – воскликнул он. – Ухлопать сразу двух златокрылых! Разом! Я думал, дорогуша, на такие штукенции способны только Арей с Лигулом. Но чтобы такая малявка!
   Даф гневно шагнула к комиссионеру, сжимая рог Минотавра. Рог призывно затрубил сам собой, точно подтверждая, что превратить Тухломона в мрамор будет парой пустяков. От ужаса мягкие ноги комиссионера сложились коленками назад.
   – Не надо, хозяйка! Маленький Тухломончик берет свои слова назад и готов ими добровольно подавиться! – заявил он и, сделав вид, будто поймал что-то в воздухе, стал потешно заталкивать в рот.
   Дафна опустила руку. Она вдруг поняла, что на такого придурка нельзя даже сердиться.
   – Тухломон, ты знаешь древний язык хаоса? Что такое: «Эйнарос куоллис гуннорбиан веддос»? – спросила Даф.
   Она была уверена, что ответом станет «нет», но комиссионер внезапно кивнул.
   – Тухломончик знает все. Все языки. Когда-то он был духом, а у нас это врожденное. Как ты сказала – «Гуннорбиан веддос»?.. Это означает: «Я пришла, чтобы вернуть тебя мраку».
   – Спасибо! – поблагодарила Даф.
   Тухломон передернулся. Его лицо пугливо вмялось внутрь, как проколотый мяч.
   – А вот это слово забудь! Никаких «спаси…» ну и так далее! У нас за такие оговорочки… Хотя что с тебя, бывшего стража света, взять?
   – Не болтай, пойдем! – сказала Даф. – Ты отведешь меня к Арею!
   – Само собой, матушка-командирша!.. Усе так и будет!.. А, минуточку! Чуть не забыл! Такими вещами не расшвыриваются! – фамильярно произнес Тухломон.
   Он вразвалку подошел к стражам и сдернул у них с шеи золотые крылья. Даже на мраморном Руфине крылья не застыли. Изморозь не затронула и шнурка. К самим крыльям Тухломон прикоснуться не осмеливался, поэтому держал их за цепочки.
   – Ван, ту! По прызенту для каждого шефа! – пояснил он Даф, покачивая трофейными крыльями. – Арей с Лигулом будут довольны. А когда довольно начальство, доволен и Тухломончик! А теперь, Даф, бери своего котика, и пошли… А ты, маленькая хвостатая противняшка, не шипи на папочку! Поверь, в сравнении с тварями из Аида, которых приходилось видеть папочке, ты еще милый пупсик!
   Дафна подумала, что не может даже помешать ему, чтобы не вызвать подозрений. Одновременно ей ужасно захотелось оторвать Тухломону его пластилиновое ухо. Однако, приглядевшись к его криво сидевшим ушкам, она поняла, что была далеко не первой, кому эта идея пришла в голов