Глава 15
DEUS EX MACHINA
В сущности, самое
распространенное бегство
всякого человека — бегство
от самого себя.
«Книга Света»
Ирку с ее маниакальной ответственностью мучило, что она не выполнила приказ и не добыла дарх Мефа. Она не сомневалась, что валькириям об этом уже известно, и их таящийся до поры до времени гнев рано или поздно прорвется наружу.
Больше собственной участи ее волновала судьба Мефа. Не случится ли так, что однажды перед ним вырастет Таамаг, а в следующий миг он повиснет на ее копье? Возможно, с Таамаг Меф еще справится. Он не из тех, кого испугаешь обилием мощной плоти. Но, кроме Таамаг, есть мрачная Радулга, есть гипнотически плавная в своей смертоубийственности Хаара, есть холеная Ильга и, наконец, яростная Филомена, для которой смерть Буслаева — прекрасный повод добавить еще одну косичку.
— Я пойду к Гелате! — решила Ирка, не замечая, что думает вслух.
— Давно надо было, гадкая мерзайка! — одобрил Антигон.
— Ты что, знаешь, где живет Гелата?
Кикимор ухмыльнулся. Разгладил рыжие бакенбарды. «Мне известно гораздо больше, чем меня догадались спросить!» — говорил весь его вид.
Ирке почему-то грезилось, что остальные валькирии должны обитать как минимум в Междумирье. Они застыли, как изваяния, грозные, с копьями, в броне, и ждут сигнала, чтобы броситься в гущу мрака, нанося разящие удары. Поэтому она очень удивилась, когда полтора часа спустя Антигон остановился у панельной девятиэтажки в подмосковном Королеве.
— Я думала, валькирии живут все вместе! Я точно помню, что слышала об этом, — сказала Ирка озабоченно.
— Вместе они тренируются и совершают налеты на мрак. А вот чтобы жить вместе, упаси меня Эдем! Двенадцать громокипящих теток с сильным характером! Да они передрались бы, потому что кто-то вешает мокрую тряпку сушиться на кран, а кто-то так любит губки, что его трясет от одного вида тряпки! — заявил Антигон.
Они вошли в подъезд и в неожиданно чистом и незагаженном лифте (страшитесь валькирий, негодяи!) поднялись на второй этаж.
— Второй? — возмутилась Ирка, когда Антигон, подпрыгнув, нажал на кнопку. — Ждать три минуты лифта! А пешком?
— Ластики у меня свои! Не купленные! — сказал Антигон и показал хозяйке язык.
Ирка позвонила. Оруженосец Гелаты, здоровенный парень с волосами цвета меди, открыл дверь.
— Здорово! — буркнул он.
Его громадные ступни были втиснуты в маленькие женские тапки в форме головы зайчика. Было заметно, что тапки не его, а просто первыми попались на глаза. Кроме тапок, на нем были синяя майка и длинные, ниже колен шорты.
— Привет, мелочь пузатая! — сказал Антигон, который едва доставал оруженосцу до середины бедра. Тот покосился на него как на говорящую обезьянку и зашлепал своими зайчиками в комнату.
Валькирия воскрешающего копья Гелата с ногами стояла на столе и с наслаждением водила по стене валиком. Пушистый валик чавкал, когда его опускали в краску.
— Мне ужасно давно хотелось ее перекрасить! — сказала она, обращаясь к Ирке с высоты
стола. — Ну как?
— А не слишком мрачно? — спросила Ирка.
- Будет нежно-зеленый. Надо выбирать краску на тон темнее, чем хочется. Тогда, когда высо хнет, будет то, что надо! — со знанием дела сказала Гелата.
Ощутив под ногами возню, Ирка удивленно опустила глаза. По полу комнаты на коленях ползали два комиссионера и прикручивали пластиковые плинтуса.
— С утреннего рейда! Перевоспитание трудом. Когда закончат все в квартире, будут убирать подъезд. Уберут подъезд, на дачу к моей мамане отправятся колорадских жуков с картошки обирать! А потом старушкам будут обои клеить, сантехнику чинить, и все на бескорыстной основе, — жизнерадостно пояснила Гелата.
— А почему они не убегут?
— У каждого на лодыжке деревянный браслет из Эдемского сада. Пока на них браслеты, они не опасны, а снять их сами они не смогут!
Ирка с сомнением разглядывала пленников. Их согбенные спины казались ей жалкими.
— Ну не знаю. Как-то это все... Прямо рабство какое-то, — сказала она.
Комиссионеры перестали возиться с плинтусами и подняли от пола умные мордашки. Две пары жадных глазок уставились Ирке на грудь. Причем интересовала их явно не грудь, а нечто вполне определенное. Ирке стало противно. Она ощутила их липкую, вкрадчивую силу.
— А ну работать! Быстро! — приказал оруженосец.
Комиссионеры торопливо уткнулись в пол и завозились. Гелата вздохнула.
— Знаю, что нехорошо, а что делать? Не отпускать же! Думаешь, лучше поступать, как Филомена? — спросила она.
Ирка не стала спрашивать, как поступает Филомена. Она примерно догадывалась как. Комиссионерам это тоже было известно, потому что стали привинчивать плинтуса прямо-таки с ошеломляющей скоростью.
— Я хотела поговорить с тобой, — сказала она Гелате.
Гелата с сожалением отложила валик и спрыгнула со стола.
— Ну говори!
— Прямо здесь? — усомнилась Ирка, кивая на комиссионеров.
Оруженосец Гелаты захохотал.
— Они ничего не слышат! Они глухие. Им еще балкон стеклить! — сказал он.
Комиссионеры закивали, подтверждая факт своей абсолютной глухоты и одновременно выказывая рвение немедленно заняться остеклением балкона.
Ирка стала быстро рассказывать Гелате о разговоре с Таамаг, о Буслаеве, о дархе. Под конец разговора Гелата вышла с ней на кухню, оставив Антигона и своего оруженосца в комнате. Она шлепала босиком. Тапки остались у ее амбала. Ви димо, без тапок с зайчиками приглядывать за комиссионерами не было никакой возможности.
— Ты правильно сделала, что не послушала Таамаг. Ее явно подослала Филомена. Возможно, с ними Хаара и Радулга. Не хватало, чтобы валькирия-одиночка бегала как собачка, выполняя приказы Таамаг! — сказала Гелата.
— Но мое копье... Таамаг угрожала, что его заберут!
— За копье и шлем не бойся. Фулона за тебя, а она главная. Мы с Бэтлой тебя тоже в обиду не дадим.
— А Меф? Что будет с ним? — спросила Ирка.
Гелата нахмурилась. Подвинув чайник, она села на стол.
— С Мефом сложнее, — сказала она. — Меф — мрак. Но, он мрак, у которого есть эйдос. В общем, запутанная история. То ли враг, то ли не совсем враг, но точно не друг. Филомена, Таамаг, Радулга и некоторые другие считают: от Мефа надо избавиться. Другие думают, что убивать его не следует, но следует забрать дарх. Мы с Фулоной считаем: надо не пороть горячку, а посмотреть, как пойдет дальше. Мы уважаем свободу воли. Остальных мы пока сдерживаем, но не факт, что ту же Филомену не сорвет с катушек.
Заметив на потолке паутину, Гелата мгновенно оказалась на столе, шагнула, оперлась одной ногой о плиту, другой о мойку, и паутины как не бывало. Самого паука она сдула за окно, проворчав, что диким зверям место в дикой природе. Проделано все было с быстротой мысли.
— Ненавижу грязь! — пожаловалась она.
— Я уже заметила.
— Что ты заметила? Держать дома оруженосца хуже, чем большую собаку. На фиг он вообще нужен? Щит я и сама потаскаю. То вещи раскидает, то мою лыжную шапку зимой свистнет! А недавно покидал свои черные майки с моими белыми в стиралку и врубил. Помочь хотел! Не хило, да? Еще температуру выставил самую ядреную, чтобы чище было!
Ирка изобразила на лице сочувствие, хотя косвенно ощущала, что Гелата не столько жалуется, сколько хвастается.
— И как ты со своим Антигоном живешь? Ему же небось тоже готовить надо! Он хоть и маленький, а жрать-то хочет! — продолжала шуметь Гелата.
Ирка не решилась опровергать, чтобы не шокировать Гелату. Валькирия воскрешающего копья и в страшном сне представить не могла, что может быть иначе.
— Того не ест, сего не ест. Курицу с кожей нельзя — ему мамочка, оказывается, кожицу вилочкой снимала. Хлеб только ржаной. Он, видите ли, кишечник обметает веничком грубого помола! В ванной запрется на три часа, пока все мои шам пуни не выльет — не вылезет. Протеина своего качковского наболтает во всех чашках, он высохнет, потом фиг отдерешь! — гремела она.
Неожиданно Гелата о чем-то вспомнила и спрыгнула со стола.
— Слушай! — сказала она. — Тебе Фулона ни чего не говорила?
— Нет.
— Точно ничего? Вечером мрак что-то затевает. Что — непонятно, но с утра странное затишье. Словно все ждут чего-то — комиссионеры, суккубы. Чего — непонятно, но ждут. Мы все собираемся в шесть часов. Если что — надо быть готовыми.
— А у этих спросить нельзя? У пленных? — спросила Ирка, кивая на дверь.
Гелата расхохоталась.
— Они тебе наговорят! Им только разреши ротик открыть!.. Думаю, вся эта дрянь и сама не знает, что должно случиться. Так, на ощущениях. Правда, ощущения их никогда не обманывают...
Ирка была уже на улице, когда Гелата распахнула форточку. Ирка увидела, что она стоит на подоконнике, и в очередной раз изумилась стремительности, с которой Гелата взбиралась на столы, стулья и прочие квартирные возвышенности.
— Если Таамаг такая крутая, почему она до сих пор не убила Арея? А? — крикнула Гелата. — И пусть самой Таамаг кто-нибудь намекнет, что голову надо мыть хотя бы под дождем!
Ирка вдруг поняла, что у Гелаты с Таамаг, вполне возможно, существуют свои, не относящиеся к Ирке трения.
— Вон он, женский коллектив! Вам чудовищно повезло, что вы одиночка, мерзкая хозяйка! — пакостно сказал Антигон, однако не раньше, чем Гелата захлопнула форточку.

***

Меф в принципе был готов к нападению, однако оно случилось так внезапно, что он ничего не успел предпринять. Он направлялся к Эссиорху, чтобы отнести Дафне крылья и флейту. Вышел из резиденции, сделал шагов двадцать, и тут его накрыла темная волна.
Меф сумел выхватить меч, правда, сражаться было не с кем.
Под ногами был песок, но не желтый и даже не белый, а сероватый, с легкой голубизной. Такой песок вычерпывают с морского дна и тянут на медлительных баржах в порт на продажу. Вот только здесь не пахло ни портом, ни морским дном. Место было странное. Изредка попадались чахлые кустики и мхи. Воздух стоял, как в наглухо закрытом подвале.
В стороне угадывалась широкая река. На ее берегу стоял одноэтажный каменный барак.
— Это Тартар? — вслух спросил Меф и тотчас сам себе ответил: — Нет, его преддверие. Нижние Миры, где держали Ромасюсика.
Следующим открытием — и открытием неприятным — было то, что вся одежда выше пояса исчезла. Остались только цепь дарха и закрепленный на запястье нож. Флейту и бронзовые крылья Дафны Мефодий сразу отбросил, чтобы руки не были заняты ничем, кроме меча.
Держа меч в напряженной руке, у бедра, Буслаев осторожно повернулся. Он все еще не верил тишине и ожидал нападения. С любой стороны, в любом обличий. Сонливая мертвенность песка и чахлых кустиков была ему подозрительна.
«Арена! — думалось Мефу. — Гладиаторская арена! Арей показывал мне те портреты не случайно! Он ничего не делает случайно! Когда я наконец научусь соображать? Вот только с кем я буду сражаться? Кто мой враг?»
Он не видел ни одного зрителя, но был почему-то уверен, что зрители есть и их множество. Не сотни, а тысячи глаз смотрели на него со всех сторон — сверху, снизу, сбоку, точно он был не в Нижних Мирах, а в подвешенном на цепи аквариуме.
«Меня собираются принести в жертву! Но где жертвенный стол, черные свечи? Где Лигул со свитой? Никогда не поверю, чтобы он решился прокаркать такое зрелище», — прикидывал Меф.
Он решительно направился к одноэтажному бараку, чтобы принять бой внутри, но барак не приближался, и Меф понял, что никогда не доберется до него. Не доберется потому, что мрак его туда не приглашает. Площадку ему отвели небольшую. Шагов десять-пятнадцать в любую сторону от желто-бурого куста в центре, а потом все, стоп. Сдвинуться дальше не сумеешь, точно куст притягивает его.
Держа меч наготове, Меф стал ходить кругами, всем своим видом стараясь доказать тем, незримым, что ничуть их не боится. Ну, где они, эти мальчики Лигула? Почему они не придут и не убьют его? Что, у мрака исчезли мечники, способные поднять на него клинок?
Так прошел час или что-то около того. Ровным счетом ничего не происходило. Воздух был таким же затхлым. Чахлый куст торчал на прежнем месте. Меф, проходя мимо, резанул его мечом. Куст не оказал сопротивления. Ветви у него были дряблые. Меф даже забеспокоился, не заразят ли они его меч своей бесконечной вялостью.
От духоты Меф покрылся испариной. Боевое настроение постепенно сменилось апатией. Буслаев догадался, что его берут измором. Ждут, пока он перегорит, запаникует, истощит сам себя ненужным, неокупаемым волнением. Не желая дарить им такого счастья, Меф сел на песок, положил на колени клинок и стал ждать. Чтобы время не смазывалось, он представлял себе лицо Дафны. Вначале в общих чертах, затем постепенно все четче, до последней крошечной родинки.
«Хорошо, что Дафна с Эссиорхом и с тем вторым, задиристым, как его там... Они ее защитят», — думал Меф, радуясь, что здесь мрак остался с носом.
Возникнув один раз, лицо Дафны уже не исчезало. Созданное его воображением, оно стояло перед глазами. Улыбалось. Ободряло. Через какое-то время Меф стал мысленно разговаривать с Дафной, хотя и понимал, что она его не слышит.
Силы, отнятые у Мефа волнением, начали возвращаться. Его враг это прекрасно ощутил и решил не медлить. Как и в прошлый раз, он напал внезапно. Испепеляющая боль швырнула Мефа на песок. На несколько мгновений он лишился зрения и только заглатывал воздух.
С немалой потерей энергии Мефу удалось локализовать боль и загнать ее в глубь сознания. Он даже сумел привстать и стоял теперь на коленях, опираясь па меч, который до половины лезвия вогнал в песок.
Теперь он знал своего врага. Уже по одной пронизывающей боли, только что обузданной, но грозившей вернуться, Меф угадал того, с кем ему предстояло биться в затхлой пустыне Нижнего Мира.
Его противником был дарх. Его извивающаяся на цепи сосулька стала здесь вдвое сильнее, чем на поверхности. Тартар, отделенный от них од ной Летой, давал дарху мощь. Собравшись, Меф хотел встать, но не успел он оторвать от песка колено, как сосулька рванула за цепь. Рванула с такой силой, что Меф, не удержавшись, вновь уткнулся лицом в песок. Набрал полный рот, закашлялся. То исключительное коварство, с которым дарх дожидался удобного мгновения и унизил его, взбесило Мефа.
Он зарычал, рванулся, и снова дарх проделал тот же фокус. Десять, двадцать раз Меф пытался подняться, но дарх дергал цепь, и Буслаев бился лицом о песок. В носоглотке ощущался металлический привкус крови. Сосулька металась на шее, обжигала, жалила, тянула цепь, причем чаще всего назад, сдавливая горло.
В какой-то момент Мефу удалось хлестнуть дарх мечом. Сделал он это сгоряча, не подумав. Испугался, что клинок разобьет сосульку, но ничего не произошло. Дарх обвил лезвие, оплел его и насмешливо провел узкой головкой по зазубринам, показывая Мефу, как мало он боится его оружия. Меф понял, что здесь, в Нижнем Мире, темный клинок не причинит дарху вреда.
Желая убедиться в этом, он нанес сосульке несколько ударов, к которым та отнеслась с насмешкой. Она то обвивалась вокруг меча, то делала вид, что убита, и повисала утопшим червячком, болтающимся на рыболовном крючке. Финал всякий раз был одним: дарх дергал цепь, как садист-дрессировщик, и вновь Меф тыкался в песок.
Буслаев не знал, сколько времени продолжалось это бессмысленное сражение. Десятки минут или десятки часов. Маленький червячок унижал и мучил его. Скользил вдоль цепи, наносил уколы в самые неожиданные места. Затягивал цепь на горле. Ложными выпадами угрожал, что пытается забраться в рот или выколоть глаза. Когда Меф пытался схватить дарх, сосулька ныряла к нему под мышку и наносила болезненный укол в лимфатический узел. Схваченная, она жалила пальцы, обвивала их, опутывала, и неясно было, кто кого схватил — Мефодий сосульку или сосулька Мефа.
Буслаев ощущал, как потешаются над ним те, незримые. Как ухмыляется довольный Лигул. Еще бы! На глазах у всего мрака наследника разделывали в орех, и кто? Всего лишь крошечный взбесившийся дарх, который этот неудачник за столько времени не сумел накормить ни одним эйдосом!
Тут уже самая затюканная канцелярская крыса, специализирующаяся на утилизации драконьего помета, ощущала себя гораздо выше Мефа. Ведь у нее, крысы, были все же два-три заначенных эйдоса в дархе, она, крыса, как-никак состоялась, реализовалась, а этот жалкий, вывалявшийся в песке и измазанный собственной кровью идиот нет. И это наш повелитель, а, кум? Не желаете — хи-хи! — видеть это чудо на нашем троне? Теперь то мы понимаем, почему Лигул сделал ставку на эту милую малышку, которая смеется так, что у меня, вообразите, череп в прошлый раз треснул! О, нашего горбунка можно понять! Ему палец в рот не клади! А этот-то Буслаев, если разобраться, и не страж даже, а человек! Забавные вещи происходят в мире! Клянусь своей норкой в навозной куче с видом на центральный крематорий!
Меф забылся, разгорячился, не расходовал силы так бережно, как прежде, и под конец совсем обессилел, он не мог встать, не мог поднять бесполезный меч, не мог ни о чем думать, а лишь лежал на спине и смотрел туда, где не было ровным счетом ничего — только бесконечная влажная серость. Дарх, утомленный затянувшимся сражением, шевелился у него на груди, как гусеница. Сгибался, подползал и, согнувшись, долбил острым краем в грудь с неловкостью находящегося под наркозом дятла.
Меф понимал, что дарх добирается до эйдоса, но не мог поднять головы, такое его охватило безразличие. Серость этого гиблого места наполняла его как губка. Эта была даже не депрессия, а нечто гораздо более глухое, безысходное.
Лишь эйдос мерцал в груди. Здесь, в Нижнем Мире, вблизи Тартара, эта крошечная пульсирующая точка казалась частью вечности. Именно к ней из пустоты обращены были жадные глаза, протянуты алчные руки. Сотворенные некогда бессмерт ными, отпавшие от света, исказившие себя ненавистью и страстями, стражи мрака только так, захватывая частицы абсолютного, получали то, что было им необходимо.
Червяк дарха ползал по груди Мефа, долбил, ковырял. Кое-где уже выступила кровь. Меф ощущал это, но, выбившись из сил, относился ко всему отрешенно и безучастно, будто и тело было не его, и кровь чужая.
И вот в этот абсолютно проигрышный момент на Мефа снизошло озарение. Пришел ли этот толчок извне, пробившись сквозь серость Нижнего Мира, или его послал эйдос, Меф не понял. Но ему почудилось, будто кто-то подул на его потный лоб.
Мефодий улыбнулся. Залитый кровью дарх удивленно застыл, ощутив эту улыбку. Железным ножом воли соскоблив с чаши характера остатки сил, Меф перевернулся на бок и оттолкнул лежащий рядом меч.
Дарх уже торопился. Извивающийся червяк проскальзывал в крови, долбил, попадал по ребрам, снова срывался.
— Нервничаешь? А как же уверенность в победе? — спросил Меф.
Он отстегнул метательный нож, все еще закрепленный на запястье, подержал его и отбросил.
— Теперь я безоружен. Но ведь не в оружии дело, не так ли? — обратился Меф к дарху.
Тот, смутно чувствуя подвох, спешил добраться до эйдоса, вот только сил у маленькой сосульки было не так уж и много. Дарх, как надутый языческий истукан, привык к добровольным жертвам. Теперь же, когда до жертвы нужно было добираться самому, он проявлял и растерянность, и неумение.
Меф осмотрелся. Глаза слезились. Все мелкие детали сливались с серым песком. Ни флейты, ни крыльев... Где они? Внезапно Меф увидел, как песок затягивает его метательный нож. Узкая, лишенная накладок рукоять еще поблескивала, но лезвие увязло и скрылось. Значит, флейту с крыльями тоже затянуло, пока он сражался с дархом.
Волнуясь, что может не найти их, Мефодий стал ползать на четвереньках и рыть песок. Песок поддавался легко. Даже слишком легко. Уже в одной этой легкости угадывалась каверза. Меф перестал напрасно тратить силы и позвал их.
Он не был уверен, что флейта и крылья откликнутся ему, не имеющему на них никакого права. Но они откликнулись. И тотчас открылось коварство песка, потому что откликнулись они совсем не там, где Меф догадался бы искать их. Ему пришлось проползти на четвереньках метров пять. Немало для человека, который не рискует встать, зная, что сразу упадет. Меф подтянул под живот ноги и стал рыть песок. Ему пришлось прорыть глубокую траншею, прежде чем пальцы натолкнулись на бронзовые крылья.
Торопливо, пока песок не затянул рану, Меф надел шнурок с крыльями на шею и продолжил копать. Спешка сгладила торжественность момента. Все же впервые в мироздании ученик мрака надевал светлые крылья.
Крылья света коснулись Мефа осторожно, трепетно и уже здесь, в Нижнем Мире, стали давать ему силы. Это были те деятельные, оживляющие силы, которыми одаряла его Даф, когда гребнем расчесывала его спутанные волосы. Меф ощутил близость Дафны, хотя она была далеко отсюда.
Дарх заметался на груди, загремел цепью и обжег Мефодия такой болью, какой не было никогда прежде. От боли Меф почти ослеп, то тотчас, как учил Арей, собрал боль в единую яркую точку и погасил ее.
— Давай еще разик! — подзадорил он дарха.
Что ж, получи, раз сам попросил! И дарх выдал еще разик. Цепь превратилась в пламя. Это оказалось чудовищно больно, но сильнее боли было торжество. Опытный боец всегда замечает, когда схватка переламывается. Противник еще силен, удары не слабее прежних, но голос интуиции уже подсказывает, что морально враг слил керосин. На дне его глаз уже плещется страх. Напор становится хаотичным, с прожилками истерики.
Меф сосредоточился, погасил боль и остудил цепь. Дарх замешкался, а затем выдал такую же атаку, как в первый раз, но уже соединив ее с другой — ослепляющая боль и раскаленная цепь. Меф, чьи силы были на исходе, отразил ее с трудом, но все же отразил.
Он даже нашел силы улыбнуться сухими губами и сказать:
— А ты начинаешь повторяться. Запас уловок исчерпан?
Не тратя больше времени на бессмысленный разговор со злобным червем, пытавшимся добраться до эйдоса, Меф продолжил рыть. Флейта оказалась глубже, чем крылья. Меф нашарил ее кончиками пальцев, когда рука ушла на всю длину. Меф чудом сумел зажать мундштук средним и безымянным пальцами, но их сил явно недоставало, чтобы преодолеть сопротивление осыпающегося песка. Меф осторожно потянул и убедился, что пальцы соскальзывают.
Флейта продолжала проваливаться в песок. Эх, если бы можно было перехватиться указательным и большим пальцами, но они уже не доставали до флейты!
«А как же дар везения? Где он?» — подумал Меф. Но, видно, это был тот случай, когда вопросы решаются не везением, а чем-то куда более глобальным.
Меф ощутил острое торжество дарха. И именно оно дало ему силы броситься грудью на песок, прямо на раскаленный дарх, и, с усилием протолкнув в песок не только руку, но и плечо, схватить флейту всеми пальцами, кроме мизинца.
— Ну же! Давай!
Меф ощущал, как песок цепляется за флейту. Но все же Буслаев был сильнее. Сантиметр за сантиметром он отвоевывал у песка свою надежду. Обуздывая боль, он делал это бережно, без рывков. Опасался, что песок забьет флейту изнутри, сорвет мундштук, что-нибудь погнет и сделает инструмент непригодным.
Видя, что Меф упорствует, песок избрал новую тактику. Теперь он затягивал не только флейту, но и самого Буслаева. Мефу приходилось тратить силы на лишние движения. Откидывать назад и поворачивать голову, как это делает пловец, чтобы вдохнуть воздух.
Когда флейта целиком оказалась у него в руках, Меф перевернулся на спину и осмотрел ее. Отлично! Повреждений нет! Из мундштука, трусливо спеша покинуть его, на грудь Мефу стекла струйка песка.
Неторопливо и нежно, как это всегда делала Дафна, Мефодий коснулся мундштука губами. Снаружи флейта еще сохраняла вкус сырого песка. Но это было неважно. Меф и так уже наглотался его. Песчинкой больше, песчинкой меньше — роли не играет.
Мефодий осторожно подул, и стоячий воздух Нижнего Мира дрогнул от первого, тонкого, неуверенного еще звука. Мефа не смутила неудача. Он прекрасно знал, что играть на флейте не умеет, хотя и видел много раз, как это делает Дафна. Главное другое — здесь, в преддверии Тартара, в месте, где искажено время и исковеркано пространство, где все высушено, истощено и убито близостью мрака, где нет и никогда не было солнца, возможны светлые звуки.
Следующий родившийся звук был более чистым и совершенным. Меф сомневался, что у него получилась маголодия, в конце концов, стражи света тренируются столетиями, но звук вышел абсолютно зримым. Меф физически ощутил, как звук отрывается от флейты и недоуменно, с негодованием озирается.
Эйдос, крылья и флейта стали частями одного целого. Мефодий безошибочно почувствовал это. Не задумываясь больше ни над чем, Меф закрыл глаза и играл. Звуки получались дробными, не такими слитными, как у Даф. Но это были звуки света, сильные и могучие. Меф не знал, почему флейта слушается его, но она слушалась.
Понимая, что на Мефа, как на чайника, надежды нет, звуки сами сплетались в маголодии. Одни собирались вокруг Мефа, касались его эйдоса, охраняли. Другие негодующе косились на дарха, подлетали к нему, тревожили.
Дарх, атакованный звучащим роем, обеспокоенно вздрагивал на цепи. Дергался так, будто желал удрать. Не вышло. Слишком долго он заботился о том, чтобы быть связанным с Мефодием неразрывно. Слишком долго ковал цепь, которую теперь невозможно было порвать. Поняв это, сосулька изменила тактику. Цепь начала спешно удлиняться. Меф понял, чего хочет дарх. Он дает Мефу возможность снять его и забросить подальше — туда, где он, дарх, сумеет отлежаться, набраться сил и вновь вернуться, как он вернулся к нему со дна Яузы.
— Нет уж! Воевать так воевать! — сказал Меф, причем сказал прямо в мундштук флейты, что произвело на свет несколько удивленных своей отрывистой краткостью звуков.
Эти новые звуки, быстро сориентировавшись, также собрались в разноцветный рой и отправились тревожить дарх укусами. Сосулька запоздало рванула Мефа за цепь, но момент был упущен. Меф продолжал играть. Цепь стала стремительно сжиматься. Меф понял, что дарх отчаялся и хочет просто задушить его. Горло Мефа стиснуло, но тотчас отпустило. Сокращаясь, цепь невольно подтягивала дарха к бронзовым крыльям, пока они не соприкоснулись.
«А вот и элемент везения!» — подумал Меф.
Для издерганного неудачами дарха это было слишком. Он панически отстранился и вновь заметался на цепи, как собака, которая бегает во круг будки. При этом он не забывал атаковать Мефа болью. Меф отрубал боль безжалостно, как топором. Всякая боль коренится в жалости к себе. Где нет жалости к себе — там не может быть и боли.
Буслаев играл, не отнимая от губ флейту. Возможно, Даф отнеслась бы к его игре с улыбкой, настолько она была несовершенной, но все же Меф надеялся, что она бы его поняла. Когда человек хватает дубину, чтобы защититься от грабителя, никто, кроме Арея, не станет обвинять его, если техника владения дубиной будет далека от эталонной.
К слову сказать, сейчас блестящей техники и не требовалось. Здесь, в дряблом Нижнем Мире, истомленном и навеки испуганном близостью Тартара, никогда не знавшем света и никак не защищенном от действия его звуков, самосплетающиеся маголодии обретали особую силу. Песок скулил и плавился. Хилый куст просто исчез. У длинного барака вдавило внутрь все окна. Одна лишь Лета сохранила свою эпическую неподвижность, и ладья Харона, ожидая, пока ее наполнят, то натягивала, то отпускала причальный канат.
И еще одно важное почувствовал Меф. Он увидел, что мрак и свет внутри его жестко разделены. Каждый имеет свои границы. Даже то, что было раньше смазанным и мутным, обрело их. Под очищающим действием маголодий мрак устремлялся к мраку, а свет к свету.
Для Мефа это стало открытием. Он почувствовал, что по-настоящему опасен ему не абстрактный мрак, таящийся в Тартаре и не может проникнуть в него, а мрак его собственный, который взращивает и вскармливает в душе он сам. И если он, Меф, не захочет, никто не сумеет заставить его. И еще Меф осознал, что, если пожелает, сможет производить не только тьму, но и восторг, энергию, радость — свет! Он и рождал их сейчас своей дышащей правдой флейтой. И, когда он это осознал, маголодии начали получаться сами собой.
Примерно к середине своей первой, простенькой, очень интуитивной маголодии Меф ощутил, как потоки боли, которыми, пульсируя ненавистью, атаковал его дарх, вдруг исчезли. Буслаев почти не обратил на это внимания. Еще несколько минут назад он понял, что победил, и дарх, которому он нанес поражение, мало уже интересовал его.
Песок, поначалу пытавшийся затянуть Мефа, теперь сдался, и Меф легко поднялся на ноги. Колодец живущих в нем огромных бесхозных сил вновь открылся под легким прикосновением света. Меф уже не играл, но флейта все еще была у губ и изредка, показывая мраку, что он не безоружен, Меф добавлял в охранявший его рой один-два новых звука.
Вспомнив о дархе, Меф взглянул на него. Цепь дарха растаяла. То, что прежде казалось непобе димым, превратилось в коричневатую грязь, стекавшую по коже. Сам дарх присох к груди, как забытый в банке для наживки и совсем окаменевший червяк. Пару секунд Меф задумчиво смотрел на него, не понимая, как эта жалкая дрянь могла так долго терзать его. Затем согнул указательный палец, усилив его большим, и щелчком сбил дарха с груди. Серый червяк рассыпался еще в воздухе и, упав, окончательно смешался с песком.

***

Жуткий вой, рычание, крики ненависти, проклятия донеслись до Мефа отовсюду. Призрачные границы исчезли. Теперь Меф видел всех, кто смотрел на него. Их было не просто много — их было запредельно много. Громадный цирк насчитывал тысячи рядов. Уверенный в успехе, Лигул собрал всех стражей Тартара, чтобы они видели позор Мефа.
Цирк смыкался вокруг Буслаева, проглатывал небо. В этой пляске миллионов исковерканных злобой лиц Меф ощущал себя крошечной точкой, лилипутом, но лилипутом, у которого была флейта.
И все эти лица вдруг двинулись на него, нестройно, но неумолимо. Буслаеву казалось, что со всех сторон на него наползает мутная белесая пена, похожая на накипь в кастрюле, в которой варится мясо. Меф вновь ощутил укол отчаяния. Как он выберегся отсюда? Какой флейтой сразит всех врагов?
Меф попытался нашарить взглядом Лигула и отыскал его. Глаза у него были острыми, а маголодии позволяли различать все предельно ясно. Окруженный плотным кольцом охраны, которая едва сдерживала толпу стражей, горбун мрачно сидел на скамейке, похожий на раздерганного воробья. Рядом шнырял Гервег с лицом нашкодившего кота, одетый в строгий офисный костюм, немного нелепый здесь, в Тартаре. У Гервега было лицо нашкодившего кота.
Заметно было, что секретарь нервничает.
В миг, когда Буслаев его увидел, Гервег что-то закричал, показывая на Мефа охране, но Лигул озлобленно дернул его за галстук. Горбун уже сообразил, что уничтожить Мефа сейчас, когда тот победил, — невероятная глупость. Близкое окружение Лигула — всевозможные Барбароссы, Каины и Вильгельмы понимали это ничуть не хуже и потому с величайшим наслаждением пинали, щипали и толкали теперь вовсе не Мефа, а все того же жалкого Гервега, который мгновенно оказался виноват во всем.
Лигул привстал и подал кому-то нетерпеливый знак. Гервег вскрикнул, высоко, как птица. Он понял. Кольцо охраны сомкнулось, захлестнуло Гервега, а когда разомкнулось, оказалось, что длинный секретарь Лигула исчез.
— Лигул! Знаешь, чем мы с тобой глобально отличаемся? Я совсем не думаю о тебе. Ты для меня пшик. Мое же существование не дает тебе спокойно спать. Значит, я сильнее, — сказал Меф.
Сказал негромко, зная, что его слова обязательно достигнут адресата. И они действительно его достигли. Лигул угрюмо завозился, как паук в темном углу, на которого внезапно направили фонарь. И, видимо, услышал не только он один, потому что Барбаросса, Вильгельм и прочие отодвинулись, всем своим видом демонстрируя, что именно они-то ничего не слышали.
— Давай, пошли кого-нибудь! Пусть меня прикончат! У тебя логика обиженного пэтэушника: всех убью — один останусь, — продолжал Меф.
Лигул встал и бочком стал пробираться к выходу. Бонзы мрака засеменили за ним. Некоторые не дожидались, пока проход освободится, и исчезали, прибегая к телепортации.
«Надо и мне выбираться отсюда!» — подумал Меф, верно оценив, что никто из окружения Лигула ему не поможет. Напротив, постараются, чтобы он завис здесь, в тесном Нижнем Мире, навсегда.
Правильно растолковав его мысль, разноцветные лучи маголодий вокруг Мефа вновь зашевелились, сплелись и образовали нечто вроде охранного кокона, соединенного тонкой пуповиной с эйдосом. Что-то огненное, сверкающее, решительное пронизало липкую пустоту, и рядом с Мефом материализовались двенадцать валькирий. На этот раз валькирии были без оруженосцев. Пробиться в Нижний Мир те никак не могли, да и вылазка планировалась молниеносной.
В первую секунду Меф решил, что валькирии явились убить его. Он машинально призвал к себе меч, и тот послушно прыгнул к нему в ладонь. Так он и стоял с мечом в одной руке и с флейтой в другой. Бронзовые крылья на шее сияли так же ослепительно, как и наконечники копий валькирий.
И лишь когда воительницы окружили его и повернулись к нему спинами, образовав внешнее защитное кольцо, Меф понял, что они ему не опасны. Более того, одна из валькирий, самая толстая, ухитрилась даже ободряюще подмигнуть ему. Меф не знал, что это Бэтла, но она показалась ему самой добродушной.
Одуревший от такой наглости мрак зашумел, взвыл, вскипел. Валькирии, и где? В ста шагах от Тартара! О том, что и сами стражи атаковали порой ворота Эдема, было благополучно забыто. Лигул вскочил с ногами на скамью, замахал короткими ручками, что-то приказал, и сразу несколько сотен отборных гвардейцев ринулись в атаку. Просвистело несколько не знающих промаха копий. Таамаг, Филомена, Радулга и здесь не смогли устоять. Упали трое стражей мрака, потом еще один, однако оставшиеся не замедлили бега. Пройдет десяток секунд, и яростная волна обрушится на валькирий...
Однако валькирии не собирались принимать бой. Отступив, они спинами сомкнулись вокруг Мефа так тесно, что он вынужден был опустить меч, чтобы никто не наткнулся на клинок. Полыхнула еще одна вспышка. Подбежавшие стражи мрака опустили мечи. У них была слишком хорошая реакция, для того чтобы пытаться пронзить пустоту.
Последним, устремившись за хозяйкой, исчезло копье Филомены, торчащее в груди одного из стражей. Эта яростная особа успела повторно метнуть его за мгновение до своего исчезновения.

***

Валькирии вместе с Мефом, которого они не то захватили, не то спасли, материализовались на плоской крыше одного из московских небоскребов. «Недоскребов», как называла их Улита. Отсюда как на ладони был виден центр.
Здесь, на крыше, валькирии уже не держали строй. Рассыпавшись, они разглядывали Мефа. Таамаг — хмуро и мрачно, как сержант милиции грязного бомжа, которого ему предстоит обыскивать. Филомена недоверчиво, с прищуром. «Знаем мы тебя! На флейточке играешь, крылья нацепил, но меня не проведешь!» — точно говорила она.
Хола смотрела на Мефа со стерильным уча стием работника банка, которому сообщают, что не могут вовремя выплатить кредит на бронированный лимузин по причине болезни морской свинки и высоких расходов на лекарства.
Фулона озабоченно оглядывалась, беспокоясь, что кто-то из ее девочек сорвется и перепутает Буслаева с мишенью. Добродушной Бэтле захотелось сказать Мефу что-то ободряющее.
— Мы здесь иногда собираемся! — сообщила она ему. — Вообрази, Хаара вот отсюда, где я стою, однажды попала копьем в комиссионера. Он притворялся самоубийцей. Влез на балкон пятого этажа во-о-он того дома и орал, требуя у спасателей, чтобы они произнесли формулу отречения от эйдосов! Не хило придумал, а?
Меф посмотрел. «Во-о-он тот дом» казался не крупнее шариковой ручки, которую недолго думая воткнули в землю.
— Неплохой бросок! — оценил он.
Сама Хаара отнеслась к его комплименту подозрительно.
— Не подлизывайся, наследник! А то я привыкну к лести, и некому будет меня похвалить, когда мое копье попадет в тебя! — сказала валькирия разящего копья.
Двигаясь мягко и вкрадчиво, как кошка, она приблизилась к Мефу и заглянула ему в глаза.
— И глаза у тебя добрые... Добрые такие, человечные! Хотя это мало что значит. У того психа, который заколол в буфете вилкой семнадцать человек за то, что кто-то отпил у него полстакана сока, глаза были ничуть не злее! — промурлыкала она.
Таамаг расхохоталась так, что Мефу показалось, будто могучий трубач в оркестре чихнул в свою трубу. Громадная валькирия не умела атаковать так тонко и испепеляюще, как Хаара. Она швыряла словесные бревна, как медведица.
— Хитрый щенок! Небось как припекло по-настоящему, сразу за свет стал хвататься! Жизнь себе выслуживаешь! А ну отдал сюда крылья и флейту! — рявкнула Таамаг.
— Уже бегу! Только бегалку починю! — сказал Меф с вызовом.
Сказал, а сам быстро просчитывал варианты. Ни одна телепортация не может осуществиться мгновенно. Копье валькирий все равно прилетит быстрее, чем он окутается коконом. Меф прикинул: если что — он спрыгнет с крыши и попытается телепортировать в полете.
Филомена и Таамаг шагнули к Мефу. К ним присоединились еще две валькирии.
— ТААМАГ! ФИЛОМЕНА!.. РАДУЛГА! ХОЛА! Подойдите ко мне! — негромко, но многозначительно окликнула Фулона.
— А чего он... — гнусаво начала жаловаться Таамаг.
— Все вопросы будут потом! И ответы тоже! — подчеркнула валькирия золотого копья.
— Лучше бы они были на его похоронах! Посидели бы. Принесли бы цветочки! — сказала Филомена.
— ФИЛОМЕНА!
— Ну нет так нет!
Валькирия испепеляющего копья равнодушно пожала плечами и со смиренным видом обезьянки, которой не дали разнести из гранатомета зоомагазин, принялась расплетать волосы. Ей нужно было добавить еще две косички. В Нижнем Мире ее копье хорошо потрудилось.
— Я и так уже как узбекская девочка! А скоро мне вообще придется заплетать африканские косички!.. Терпеть не могу! — пожаловалась она.
— А ты убивай поменьше! — посоветовала Гелата.
Филомена не ответила, но так усмехнулась, что Меф понял: она предпочитает африканские косички.
— Ничего, парень! Достать мы тебя всегда сумеем! — как из колодца прогудела Таамаг.
Меф расслабил ноги, которые несколько секунд назад, готовясь к прыжку с крыши, согнул в коленях.
— Доставать будешь монетки из свиньи-копилки! — спокойно ответил он.
Таамаг грузно надвинулась на него.
— Пожалуйста, Фулона! Ну не копьем, так кулаком! Ну нарывается же, сосунок! — взмолилась она.
Не дожидаясь, пока ей ответят отказом, Таамаг замахнулась, но тотчас кто-то бесцеремонно обнял ее и поцеловал в щеку.
— Какая грозная девушка! Я влюблен с первого взгляда! А телефончик можно?
Таамаг опустила руку и удивленно повернулась. Рядом с ней, поблескивая очками, стоял смешной шкет в веснушках.
— А ты кто такой? — прорычала она, отталкивая его, однако не так сильно, как можно было ожидать, учитывая, что Таамаг была мощнее Корнелия вдвое.
— Корнелий. Страж света... Пока еще не генеральный, но это... хм... временно. Так как насчет
телефончика? Я стражду!
Из розового небытия был извлечен блокнотик с усатым пожарником. Таамаг растерянно топталась на месте. Никто никогда в жизни не просил у нее телефончик, за исключением одного грабителя в лифте, который потом очень сожалел о своем поступке. Правда, кроме телефона, грабитель желал на память еще сумочку.
— А если не телефончик, тогда дуэль! Немедленно! — загорелся Корнелий. — Никто быстрее меня не выхватывает флейту!.. Давай так: я отхожу на два шага, ты пытаешься бросить в меня копье, а я...
— Таамаг, дай ему телефон! Немедленно! Это не обсуждается! — приказала Фулона.
Она была умная женщина, и ей совсем не нужны были трупы будущих генеральных стражей на крыше.
Под насмешливыми взглядами других валькирий Корнелий тщательно записал номер раскрасневшейся Таамаг. Меф, стоящий у Корнелия за плечом, заметил то, чего никак не могла заметить громадная валькирия. А именно то, что телефонов в блокноте было никак не меньше полусотни.
— А можно я ему тоже дам свой телефон? А то вдруг меня вызовут на дуэль? Я вся дрожу! — предложила Филомена.
Конечно, ей совсем не нужен был этот нелепый шкет, но когда телефон в ее присутствии берут не у нее, а у усатой борчихи... фррр... С этим всепобедительная Филомена смириться никак не могла. Таамаг одарила подругу далеким от восхищения взглядом.
— Можно! Уже пишу! — моментально согласился Корнелий.
Филомена продиктовала. Пожарному блокноту сегодня точно привалило.
Пока Корнелий отвлекал внимание валькирий, Эссиорх, материализовавшийся вместе с ним, отвел Мефа в сторону. Он скользнул взглядом по его груди и, коснувшись ее рукой, залечил раны. Никаких громких слов о победе над дархом произнесено не было. Хранитель лишь коротко пожал Мефу запястье.
— Что с Дафной? Ты оставил ее одну? — спросил Меф.
— Не совсем, — ответил Эссиорх, помедлив.
— А с кем она?
— С Троилом.
— С Троилом?
— Да. Он здесь, в городе. Я позвал его, когда понял, что мы ее теряем. Все было очень запущено. Ты отдал нам ее слишком поздно.
— И..? — спросил Меф, волнуясь.
— Троил поручился за Даф именем света. Сейчас Дафне лучше. Он вернет ей дар, но ему нужны крылья и флейта. Так что сам понимаешь...
Меф кивнул. Он снял с шеи крылья и отдал Эссиорху флейту.
— Предупреждаю: ты увидишь Дафну не сразу. Возможно, ей придется некоторое время провести в Эдеме, пока она не восстановится. Чтобы ты не скучал, она оставила тебе кота, — добавил Эссиорх.
— А сейчас нельзя с ней встретиться? Хотя бы на минуту?.. — спросил Меф с надеждой.
- Сомневаюсь, хотя надо спросить у Троила. А вот кота ты увидеть сможешь. И чем скорее ты его заберешь, тем лучше будет для моей квартиры. Это чудовище изодрало всю мебель. Пометило сандалии Троила, едва он успел их снять. Корнелий утверждает, что у нас воняет, как на кладбище дохлых скунсов. Понятия не имею, где он видел такое кладбище, но звучит авторитетно.
Меф засмеялся. Он хорошо представлял, что такое Депресняк.
— Ну а теперь идем!.. У нас нет времени ждать!-
нетерпеливо сказал хранитель.
— А валькирии?..
— Думаю, прощаться не имеет смысла! Это тот случай, когда можно уйти по-английски... — сказал Эссиорх.
Он взял Мефа за плечо и окутался с ним общим коконом. Обычно хранитель исчезал и появлялся без кокона, однако когда перемещаешься с кем-то вдвоем, лучше подстраховаться. Последним, кого Меф увидел на крыше, был Корнелий, который записывал телефоны Радулги и Холы Еще валькирии три стояли в очереди.
— Сам не пойму, чего они в нем находят? Тощий, смешной... Но валькириям он нравится. Может, подавленные материнские инстинкты? - предположил Эссиорх.[i][/i]