Глава 14
НОВЫЙ ФАВОРИТ
Метод мрака — истомить,
измотать человека
множеством мелких,
досадных, но в сущности
ерундовых наскоков и, лишив
сил, нанести единственный
выверенный удар.
«Книга Мрака»
Дафне с каждым днем становилось все хуже. Если в первые дни это видел только Мефодий, то теперь это замечали все. Даже Арей хмурился, мрачнел и как-то, не пожалев пачкать о такую дрянь меча, сгоряча зарубил насмешника-суккуба, попытавшегося явиться к нему в облике Даф. Прежде суккуб не раз проделывал этот фокус, и всякий раз ему сходило с рук.
Глаза у Даф запали. Под ними появились синие тени. Волосы, прежде невесомые, взвивающиеся к потолку при всяком легком дуновении ветра, тускло и тяжело лежали на плечах. В движениях появилась несбалансированность. Они то замедлялись, то становились слишком быстрыми, суетливыми.
Яд убитой Депресняком мавки начал уже разлагать ее сущность. Дафна вспыхивала без всякого повода, кричала на Мефа, на Мошкина, а за обедом запустила в Улиту тарелкой, когда та сказала, что есть мясо с кровью, конечно, замечательно, но лучше все же добавлять в кровь немного мяса.
Мефу тоже приходилось непросто. Раньше Дафна вытягивала его из пучины уныния, теперь же она повисла на нем якорем, и уже Мефодий вынужден был вытягивать Дафну и сидеть с ней ночами. Она то проваливалась в забытье, то рывком садилась на кровати и, глядя на Мефа невидящими глазами, говорила:
— Я желаю от человечества только одного. Чтобы оно оставило в покое меня и всех, кто мне дорог. Я выхожу из человечества добровольно. Слабоумные ублюдки, которые изобретают ракеты, убивают детей и животных, рубят леса, выкачивают из земли ее недра, — мне не братья.
Меф не понимал, к кому обращены эти слова и почему Дафна, страж света, считает себя частью человечества. Хотя он и не пытался этого понять. Он знал, что уже через пять минут Дафна начнет требовать сырого мяса, а если не дать ей мяса, вцепится зубами себе в руку.
Бывало и другое. Дафна, прежде не боявшаяся смерти, теперь начала ее бояться. Как-то под утро она вдруг вскочила и, уставившись в пустой темный угол комнаты, где клубком змей ползали неясные тени, спросила:
— Нас убьют? Скажи: убьют?
Она провела ладонями по своему телу — молодому, сильному и теплому телу, пульсирующему жизнью. Грустно и тяжело расставаться с телом. Даже со старым и дряхлым, едва таскающим ноги — больно, унизительно и мучительно. Если уж и со старым телом не расстаться, то что говорить о другом — дышащем жаром и юностью?
Меф, как мог, успокоил ее.
—Ты не умрешь. Что за ерунда? — сказал он.
           «Я за тебя эйдос отдам!» — хотел добавить он, но промолчал, почувствовав, как дарх, точно учуявший что-то сторожевой пес, звякнул цепью. Нет, не стоит говорить ничего лишнего! А то еще, пожалуй, Тухломон встанет, вставит тощие ноги в узенькие туфли и припрется с блокнотом. Не хотелось беспокоить старичка.
Сам Меф не сломался до сих пор лишь благодаря воле, которая была у него как стальной трос. Даже когда он пытался поджать ноги, воля не давала ему упасть, держа его прочно, как альпиниста держит его страховка.
Дарх измучил его так, что Меф не ощущал уже даже боли и относился к дарху с молчаливой холодной ненавистью. Сам он старался спать как можно меньше, зная, что однажды может не проснуться. Дарх не выпустит его из пелены сна и будет терзать кошмарами, пока он не отдаст ему эйдос.
Бывали минуты и даже часы, когда Мефодий подолгу смотрел на свой дарх. Тот тоже выглядел ссохшимся, как стручок гороха, и шевелился гораздо меньше, чем раньше. Продолжительный голод истомил и его. Буслаев и его дарх смотрели друг на друга, как обессиленный тигр и изголодавшийся пятиметровый удав, запертые в одной клетке. Одно неуловимое, никем больше не замеченное движение, и они сплетутся в узел смерти.
Дни шли. Меф не считал их. Зачем? Что это меняет? Разве счет дней делает его лучше или хуже? Возвращает здоровье Дафне? Помогает бороться с дархом? Так продолжалось, пока однажды утром Мефодий не ощутил вызов Эссиорха. В первую минуту он отмахнулся от него, но хранитель был настойчив.
Тогда Меф взял с собой Дафну, которая тащилась за ним, то и дело останавливаясь и дергая руку, как упрямившийся ребенок, и отыскал Эссиорха в сквере. Хранитель сидел к ним спиной на верхней ступени уличной лестницы, по которой кто-то то и дело проносился на роликах. Буслаев и Дафна подошли к нему. Эссиорх даже не обернулся. Опытный хранитель не смотрит глазами. Глазами можно лишь уточнить впечатление — не более.
Рядом с Эссиорхом Меф обнаружил радост ного молодого человека с веснушками. Точнее, молодой человек обнаружился сам. Он подошел к Мефу и толкнул его в грудь. Очки молодого человека задиристо блестели.
— Я Корнелий! А тебя я знаю! Ты Мефодий Буслаев! Немедленно сдавайся или отсчитывай
шесть шагов. Я покажу тебе, как...
Эссиорх мысленно заткнул ему рот носком, за мгновение до этого исчезнувшим с ноги узбека, продающего газеты метрах в пяти от них. Корнелий стал отплевываться. Узбек с удивлением шевелил голыми пальцами.
— Не обращай внимания! — устало сказал Эссиорх Мефу. — Это новый связной света! Если бы он сражался на дуэли со всеми, кого вызывает, Москва была бы уже завалена трупами.
— Ты трус и негодяй! Я тебя тоже вызываю! Вначале тебя, а потом Буслаева! Или буду драться сразу с двоими! — заявил Корнелий Эссиорху.
К Корнелию, подозрительно приглядываясь, подошел узбек и грубо вырвал у него из рук свой носок. Корнелий и его вызвал на дуэль. Теперь он собирался сражаться сразу с троими. Эссиорх успокоил его и насильно усадил на скамейку.
—Я связался со светом, — сообщил Эссиорх. — Там убеждены, что мрак подмешал Дафне
что-то в кровь. Может, через укус нежити или еще как. Если бы она была только стражем света, ей бы это не повредило, но она, к сожалению, уже во многом человек.
Дафна слушала хранителя отрешенно. Непонятно было, понимает она, что говорят о ней или нет. Оживилась Дафна, лишь когда Эссиорх сказал:
— Дафна не должна оставаться в резиденции мрака. Стены там высасывают из нее жизнь. Я забираю ее к себе. Она будет жить со мной и с Корнелием.
— Я ее защищу! Моя флейта и мои маголодии всегда к ее услугам! — с горячностью крикнул со скамейки Корнелий и тотчас озабоченно уточнил: — А где она будет спать? На моем диване, что ли?
Эссиорх и Корнелий увели Дафну с собой. Она послушно шла с ними и оглядывалась на Мефа. Не то прощалась, не то звала.
— Я загляну к тебе завтра! Июль длинный! — крикнул ей Меф.
— Не настолько длинный. Сегодня тридцать первое. Завтра уже август, — возразил Эссиорх.
Буслаев вспомнил, что флейта и крылья Даф остались в резиденции, и вернулся за ними. В комнате Даф он увидел Ромасюсика. Шоколадный юноша стоял у смятой постели и застенчиво, как уточка клювиком, ковырялся в ее вещах.
Меф не стал его окликать. Он был так зол, что взглядом оторвал Ромасюсика от пола и как тря пичную куклу протащил по стене. Мефа остановило ощущение собственной силы. Он понял, что может не только убить Ромасюсика, но и смять его совсем, как пустой молочный пакет. Ромасюсик тоже это почувствовал, потому что пискнул жалобно и затравленно.
Мефодий на миг закрыл глаза, позволив Ромасюсику плюхнуться на пол. Там, где он волок его, на стене остался шоколадный след.
— За что? Мне же больно! Ты что, псих? — застонал Ромасюсик. Он весь был сплошной укор. Его мармеладные глазки привычно засахарились слезой.
— Что ты здесь забыл? — спросил Меф.
— Я просто пришел навестить! Вот, принес цветы!
Ромасюсик стал шарить взглядом по полу и действительно нашарил куцый букетик гвоздик.
— Это разве цветы? Это отмазка. Гвоздики дарят стареньким бабушкам и учителям мужского
пола, которым жаба душит подарить бутылку, — сказал Меф.
Решив, что Меф уже не сердится, раз так длинно рассуждает, Ромасюсик позволил себе хихикнуть. Оказалось, преждевременно. В стену над его головой врезался и разлетелся вдребезги стул. И опять Меф не коснулся стула даже пальцем. Хватило мысли.
— Тебе нужны были ее крылья и флейта? И ночью ты звонил, чтобы вынюхать, где они? — спросил он с угрозой.
Чтобы Ромасюсику лучше вспоминалось, он взглядом поднял тяжелое кресло и задумчиво покачивал им в воздухе. Ромасюсик умел соображать быстро. Если он признается, у него будут неприятности, но будут потом. Кресло же есть уже сейчас.
— Меня послали! Понимаешь? — прокудахтал Ромасюсик.
— Брутально! — сказал Меф. — И кто же тебя послал, углевод ты наш ходячий?
Знакомое слово заставило Ромасюсика съежиться. Он сидел на полу и размазывал по лицу сахарные слезы. Щеки и подбородок желейно дрожали. У головы Ромасюсика заинтересованно вертелись две осы.
— Я, кажется, знаю ответ, — сказал Буслаев. — Ладно, вали! И цветочки не забудь!
Ромасюсик не стал дожидаться повторного приглашения. Он схватил гвоздики и с необычной резвостью прошмыгнул к двери.
—Ты все равно сдохнешь! — крикнул Ромасюсик, просунув в дверь голову. — Думаешь, ты сильный? Ты покойник! Тебя принесут в жертву сегодня вечером!.. Лигул выбрал нового наследника!
Кресло врезалось в дверь, заставив Ромасюсика отступить и с кегельным звуком скатиться по лестнице. Меф пожалел, что вспылил слишком рано, не дав шоколадному юноше высказаться до конца.
«Новый наследник? Это еще кто?» — подумал Меф.
Он не был напуган, однако угрозой пренебрегать не стоило. Буслаев достал меч и озабоченно оглядел лезвие. Решив, что одного меча может оказаться недостаточно, закрепил на запястье метательный нож, прикрыв его сверху тонким свитером.
Дарх наблюдал за ним. Он вновь обрел тяжесть и неторопливо покачивался на цепи. Мефодий, которому все эти дни казалось, что дарх ослабел, испытал острое разочарование.
Меф спустился в приемную. Первым и единственным, кого он встретил, был Чимоданов, с трубным звуком сморкавшийся в портьеры шестнадцатого века.
— Круговорот гриппозных бацилл в природе? Научный соплеобмен? — поинтересовался Меф.
Чимоданов закончил очистку носа и вытер его кистью.
— Я простужен. Не подходи ко мне. Я ходячая зараза! — предупредил он.
— Ходячая зараза, ты в курсе, что сейчас июль?
— Дело не в июле... Я доброволец мрака. Вывожу в своем носу грипп для осенней эпидемии! — заявил Чимоданов.
— И что будет, если выведешь?
— Получу дополнительные баллы, которые позволят мне продвинуться в иерархии. Ты что, не знал? — удивленно пояснил Чимоданов.
— Не-а. Ты видел Ромасюсика?
— Мне плевать на всех, кого я видел. И еще больше плевать на тех, кого я не видел, — ответил Петруччо и снова чихнул.
Оставив философски настроенного Петруччо плевать на всех подряд и заботливой курочкой высиживать бациллы, Меф постучал в кабинет к Арею. Ему хотелось выяснить, известно ли мечнику что-то о том, о чем кричал взбешенный Ромасюсик. Мечник сидел почти у самой двери, на турецком ковре, и раскладывал на полу портреты, грубо набросанные кистью на маленьких, с ладонь, холстах.
— Хороший был боец, только слишком много думал о смерти, — сказал он Мефу, показывая на один из портретов. — И погиб глупо. Его ранили в бедро. Слабая, неглубокая рана, он мог еще сражаться, но решил, что правильнее будет остановиться. Он не угадал. Зрители были раздражены. Пальцы опустились, и ему перерезали горло.
— Его убили вы? — спросил Меф.
— Что за чушь? Его убил Пластус. Вот этот! — Арей отыскал еще один портрет. — Был такой боец — сражался двумя гладиусами. Я советовал ему брать щит, но ему было плевать. «Со щитом, — говорил он, — я смогу атаковать только одной рукой».
— Он тоже думал о смерти слишком много?
— Нет, слишком мало. В Пластусе мне нравилась другая черта. Он любил бросать вызов. Он выходил на арену и оскорблял зрителей. «Derideo te! Filius tu canis et cameli! Stercorem pro cerebro habes!»  — кричал он. Ты же знаешь латынь? Сейчас это звучит довольно невинно, особенно после кровосмесительного жаргона нашей дорогой Улиты, но для римлян это были страшнейшие оскорбления. Особенно если учесть, что он кричал это патрициям.
Меф взглянул на портреты, кое-что сопоставил, и до него внезапно дошло.
— Они же были не стражи! Обычные люди! — ошеломленно сказал он.
— Именно, — кивнул Арей. — Как ты небрежно выразился, обычные, зауряднейшие люди. Быстро же вы все тут становитесь снобами, которые слово «люди» произносят, точно роются в мусоре. Более того, портреты рисовал я, по памяти и много лет спустя, так что за точность не ручаюсь. Но что за тон? Или ты тоже склонен считать людей вторым сортом? Даже третьим, после стражей и магов, а?
— Я — нет, — сказал Меф. — Но я не знал, что вы любили смотреть гладиаторские бои.
— Смотреть? Это было бы скучно и подло. Нет, я притворялся рабом, проданным в школу гладиаторов за серьезную провинность вроде нападения на хозяина. Меня выводили на арену, и я сражался как гладиатор. Дрался на равных, без дара, без возможностей стража. Меня могли убить, как и любого из них. И смерть была бы настоящей.
Арей смешал рукой портреты.
— Цирку я не нравился. На меня смотрели, как на мясо, как на расходный материал. Что они видели? Немолодого мужика. Некрасивого. Грузного. Без рельефных, обильно смазанных маслом мышц, какие были тогда в моде. Мышцы-то у меня имелись, но дикие, медвежьи, варварские, как тогда называли. Ни у кого из зрителей я не вызывал ни малейшей симпатии. Выбей мой противник у меня меч, получи я рану, весь цирк повернул бы большой палец вниз, чтобы такой мусор, как я, утянули с арены на ослах, присыпав кровь песком. И это меня подзадоривало. Я хотел доказать, и я доказывал... Видел бы ты, как доказывал! Бывало, против меня выпускали сразу двоих.
- Глаза Арея пылали. Меф представил, как он доказывал, и содрогнулся. Да, Даф была права. Арей любил бой ради боя. На ненависть он отвечал ненавистью — обычный путь мрака. Отвечать на ненависть любовью Арей счел бы жалким. Путь света был ему неведом, как не был понятен он пока и самому Мефодию. Одно Мефодий видел точно: путь Арея ведет в тупик.
Должно быть, мечник что-то почувствовал. Портреты исчезли. Снизу вверх, продолжая сидеть на ковре, Арей посмотрел на Мефодия.
— Весь такой официальный! С потайным ножичком! А как насчет умения извлекать оружие из воздуха? Зачем мы его тренировали? — спросил Арей, без видимого усилия доставая из пустоты китобойный гарпун, который небрежно полетел в угол. — И потом, разве твой взгляд не может превращаться в два стальных лезвия, на которые ты легко насадишь почти всякого нехорошего дядю, если, конечно, он не страж или не переодетая валькирия?
— Дар можно блокировать. Тогда я не смогу призвать к себе даже меча при условии, что он будет у меня не с собой, — сказал Меф.
— И поэтому синьор помидор решил взять с собой ножик, чтобы было чем сделать харакири в этом архипечальном случае, — подсказал Арей.
Меф переместился к окну. Он сделал это, чтобы Арей повернулся и на его лицо упал свет.
— Сегодня у нас какое? Тридцать первое? — спросил Мефодий.
— Для особо озабоченных числами существуют календари, — сказал мечник равнодушно.
Меф секунду поколебался, а затем решил открыть карты:
— Я встретил Ромасюсика.
Это грандиозное событие! Надеюсь, стена уже заказана? «На этом месте в таком-то году Буслаев встретился с Ромасюсиком», — проворчал Арей. Меф подумал, что юмор Улиты возник не на пустом месте.
— Ромасюсик разгорячился и сказал, будто бы Лигул нашел для мрака нового наследника, —
проговорил Мефодий, глядя на Арея.
Он ожидал, что новость заставит мечника вздрогнуть, но Арей лишь вытянул ноги и лег на ковер.
— Самые вкусные новости — хорошо просроченные новости. У нас с Улитой была клиентка, которая любила продукты с тухлецой, — заметил он.
— ТАК ВЫ ЗНАЛИ?
— Никто не говорил мне этого напрямую. Но я умею думать. То, что у Лигула новый фаворит, стало ясно, когда в резиденцию ввалилась эта миловидная немногословная особа и устроила погром.
— Прасковья — наследница Лигула? — усомнился Меф.
— Скажем так: возможная. Прасковья гораздо удобнее для Лигула, чем ты, — сказал Арей.
— Почему удобнее? — спросил Меф.
Девушка с косящими глазами не казалась ему такой уж мирной и послушной овечкой.
— Ну, во-первых, он сам ее воспитал и по-своему к ней привязан. Хотя на привязанность Лигула я полагаться бы не стал. Он из тех, кто долго и с удовольствием ласкает щенка, после чего бросает его живым в котел. Есть и другая причина.
Арей ухмыльнулся. Было заметно, что эта вторая причина развлекает его.
— Лигул наконец смекнул, что сажать на трон уродца без эйдоса двусмысленно. Тартар полон честолюбцев. У всякого хватит ума сообразить, в чьем дархе эйдос владыки и кто, соответственно, дергает нити марионетки. С Прасковьей же не все так просто. Ее эйдос очень странный. Он крупный, яркий, но почему-то совсем не влияет на ее личность.
— Значит, все-таки Прасковья, — сказал Меф.
— Не исключено. Но чтобы через пару лет посадить ее на трон (и править вместо нее, а это главный интерес Лигула), горбуну не хватает одного маленького пустячка.
— Какого?
— Лигулу мешаешь ты. У тебя силы Кводнона, которые нужно отдать Прасковье. Только в этом случае она получит моральное право управлять мраком. Бонзы мрака не особо щепетильны, но признают лишь того, в ком будет его дар. Лигулу это великолепно известно.
— Значит, меня должны прикончить. И теперь каждую секунду надо ждать убийцу, — сказал Меф, констатируя факт.
Арей с сомнением прищелкнул языком.
— Это вряд ли. Прикончить тебя Лигул мог еще в Тартаре. Нет, если бы ему достаточно было твоего физического устранения, тебя давно бы уже не существовало.
— И чего же он тянет? — спросил Меф.
Мечник досадливо скривился.  Нет ничего тоскливее очевидных вопросов.
— Должно быть, флюиды Мошкина просочились из приемной. Ты упорно отказываешься думать самостоятельно, синьор помидор! Интересно, это у тебя принципиально или как?.. Я же сказал, что Лигулу нужен твой дар. Если тебя банально прикончить — дар упорхнет в пространство. Пшик! — и он исчез, сгинул! Жди потом сотни лет, пока дар надумает вернуться. И едва ли он изберет того, кого укажет ему маленький умный горбун.
— Выходит, мне бояться нечего? — спросил Мефодий.
— Наивный горный баран тоже думал, что головы других баранов выглядывают из стены над камином потому только, что им это нравится... — отрезал Арей.
На ковре возле него вновь появились портреты гладиаторов. Мечник перебирал их и хмурился, когда ему не сразу удавалось вспомнить лицо.
Мефодий уже уходил, когда барон мрака негромко сказал:
— Думаю, подсылать к тебе Лигул никого больше не будет. Ему достаточно, что ты сам носишь свою смерть. И даже мой меч тебе не помощник. Это только твоя битва.