Глава 12
СКУШАЙ ПЕЧЕНЬИЦЕ!

Каждый день должен
содержать яркий поступок.
Пусть даже самый
нелепый. Пусть даже это
будет желтый шарф,
банально завязанный на березе.
Йозеф Эметс
Иркин ключ от квартиры Бабами немного погнулся, стал застревать в замке, и она решила сделать дубликат. Даром копирования сущностей валькирии не владеют. Делать нечего — пришлось обращаться в киоск на рынке.
В киоске царствовал мачо лет шестидесяти, с широким пиратским лицом и бородой, как у шкипера. Он с такой небрежностью ронял слова, так швырял ключи в коробку, так восхитительно пропускал мимо ушей все обращенные к нему вопросы, был так хрипл, так высокомерно холоден, так отстраненно прекрасен и отрешен от всякого земного труда, что Ирка даже проверила, нет ли у него магической ауры. Кто знает, может, он страж в изгнании? Но нет, мужик был нормальный — не страж и даже не монарх без трона. Наблюдая за ним, Ирка получила искреннее удовольствие, хотя ей и пришлось приходить за ключом дважды и сделан он был в результате плохо.
— Мамой клянусь, не понимаю я вас, хозяйка! Я б его убил. Или меня пошлите: я убью. Пошлите, а? — попросил Антигон.
-Нет.
Кикимор озадачился.
— Но почему? Он же криворучка, хозяйка! Зачем ему жить?
— Антигон, ты странный. Вместо того чтобы наслаждаться жизнью в процессе ее проявлений, ты ожидаешь каких-то внешних результатов, — заявила Ирка.
Антигон удивленно заморгал синеватыми русалочьими веками. Сложных рассуждений он не любил, имея все причины не доверять им. Чем сложнее хозяйка рассуждает, тем больше вероятность, что она стремится себя обмануть. Если задуматься, то большая часть жизни проходит в поисках вариантов самообмана. Стоит ли игра свеч и салат майонеза — вот в чем вопрос?
Навестив Бабаню, Ирка от нечего делать заглянула в Серебряный Бор к Багрову, однако на лодочной станции того не оказалось. Ирке это не понравилось, и она сдвинула брови.
— Бедная мерзкая хозяйка! — посочувствовал Антигон.
— Почему это я бедная?
— Досадно, когда хочется сказать кому-то, как сильно он не нужен, а найти того, кто не нужен, никак не удается, — невинно сообщил Антигон и тотчас — о счастье! — заработал первый за день пинок.
Ирка уже уходила, когда возле лодок — их вечно красили, так часто, что непонятно было, когда же на них плавают, — Ирка встретила какую-то девушку. Пляжного вида, с великолепными ногами, с облезшим носом, она была явно из тех, кто все лето пропадает у воды.
Девушка тоже кого-то искала. На Ирку она зыркнула без интереса и без ревности, как на человека, который не может представлять угрозы. Ирка подумала, что это ее карма. Ни одна женщина никогда не считала ее соперницей. Напротив, женщины ее подозрительно любили, за исключением разве что таких бабищ, как Таамаг.
Первый, колясочный, период жизни, конечно, не в счет, но даже и позднее, когда она уже была валькирией, Ирке вечно, не церемонясь, давали подержать пальто, велели занять очередь или бросали на нее чужих детей. Все это делали небрежно, точно никому и в голову не могло прийти, что она способна отказаться. Даже у незнакомых людей Ирка вызывала безусловное доверие.
Взять хоть Буслаева. Он всегда относился к ней по-приятельски. Ему, должно быть, и в голову никогда не приходило, что Ирку можно любить, что она не только друг, товарищ и брат, но и что-то еще. Матвей был первым, кто открыл в ней девушку, и, должно быть, именно за это она ему теперь мстила. Люди устроены странно. За добро они мстят всегда суровее, чем за самое злобное зло.
Багров появился неожиданно. Он шел от лодочной станции с веслом в руке. Девушка с облезшим носом и Ирка разом кинулись к нему и притормозили, вопросительно косясь друг на друга.
Матвей, как показалось Ирке, был не особо доволен, увидев их вместе. Это не помешало ему спокойно остановиться и прислонить весло к закрытой двери сарая.
— Вы не знакомы? Ирка — Лена. Лена — Ирка, — представил он.
— Матвей — Багров. Багров — Матвей, — передразнила его валькирия-одиночка.
Багров и бровью не повел, а девчонка с облезшим носом рассмеялась.
— О, Ирка!.. Так ты Ирка? — затарахтела она.
— А что? — спросила Ирка напряженно.
Эта Лена явно не видела в ней конкурентку, оттого и тон у нее был расслабленный, даже покровительственный. Симпатия для бедных.
— Матвей как-то говорил мне о тебе! Просто у меня есть хорошая подруга, она тоже Ирка, и, когда я сказала при Матвее «Ирка», он подумал, что я говорю совсем не о той Ирке, а когда оказалось, что есть две Ирки, он сказал, что есть еще одна Ирка и... — защебетала она.
— Лена, возьми печенье! — мягко сказал Багров.
В руке у него неизвестно откуда возник пакет. Раньше его точно не было.
— А да... спасибо! — поблагодарила пляжная девица.
— А мне о тебе он ничего не рассказывал, — заметила Ирка.
Пляжная девица не удивилась.
— Ну, он такой скрытный! Прямо разведчик! Хотя у меня дядя тоже разведчик, но он ужасно болтливый. Прямо как я. Даже больше, чем я, хотя это невозможно. Он говорит, что самые болтливые мужчины в мире — бывшие разведчики. Я ему говорю: «Ну как это так? Слушай, ты не понимаешь. Они не могут быть болтливыми! Им нельзя!» — «Я и понимать ничего не хочу. Я знаю», — отвечает он. Вот и Матвей. В него тут весь пляж влюблен, а ты небось и не знала.
— Лена, возьми печенье! — сказал Матвей, снова протягивая пакет.
Пока девушка с облезлым носом набивала рот печеньем, Ирка насмешливо разглядывала Багрова.
— А что еще он обо мне говорил? — напомнила Ирка, дождавшись, пока Лена вновь обретет способность производить звуки.
— А, ну да... Он говорит ты прямо как Наташа Ростова!
— Почему как? — спросила Ирка.
— Ну я не знаю. Я не читала. Но он говорит, что...
— Лена! Печенье! — напомнил Багров.
— Она не хочет! — сказала Ирка.
— Хочет! — Весло под взглядом Багрова задымилось.
— Не хочет! — От двери лодочного сарая отлетела ручка, к которой никто не прикасался. Ирка тоже умела сердиться.
Пляжная девица испуганно переводила взгляд с одного на другого.
— Она не просто хочет! Она мечтает! Лена! Возьми печенье! — настаивал Багров.
— Но я правда не очень хочу... — осторожно возразила девушка с облупленным носом.
— Ты не понимаешь, Лена! Это апельсиновое печенье. Твое любимое! — сказал Матвей.
В голосе Багрова появилась непривычная Ирке вкрадчивая властность. Лена сдалась и, как зомби, взяла печенье.
— Я же говорил: апельсиновое ее любимое! — произнес Багров победоносно, и тотчас, как по сигналу, Лена закашлялась, судорожно отплевывая крошки.
— Ты чуть не убил ее! Не проще было попросить ее помолчать? — сказала Ирка.
— Может, надо было остановить ей сердце? — поинтересовался Матвей.
Он так взбесился, что зрачок у него почти совсем исчез. Весло уже не просто горело — пылало. Огонь грозил перекинуться на сарай.
— Слушайте, ребят! Я не знаю, что там между вами, но вы оба какие-то странные. Я, наверное, пойду! — восстановив дыхание, заявила Лена.
— Не забудь печенье! — ласково сказала Ирка.
Девушка с облезшим носом тревожно взглянула на нее, покрутила у виска пальцем и отступила на пляж.
«Цапля! Очень красивая цапля!» — подумала Ирка.
Багров уже забрасывал песком горящее весло. Ирка повернулась и, не прощаясь, пошла. Она знала, что Матвей из гордости не побежит за ней. Во всяком случае, сегодня. За Иркой, пакостно хихикая, тащился Антигон.
— Мерзкая хозяйка! А ведь вы устроили ему сцену ревности! — сказал он.
Ирка остановилась.
— Ты это мне? Сейчас будешь лопать печенье! — сказала она.
- Все-все! Молчу! Ой, у вас волосы дымятся!
***

Ирка успокоилась быстро. Ей потребовалось не больше пяти минут, чтобы разобраться, что эта Лена волнует Багрова не больше созвездия Большой Медведицы. И даже, пожалуй, меньше, потому что звезды он любит. Если живешь на лодочной станции в Серебряном Бору, рядом с тобой вечно возникают такие Лены.
Все же Ирка была встревожена. Ей впервые пришло в голову, что она может потерять Багрова. И именно поэтому ей захотелось потерять его прямо сейчас, немедленно, не откладывая в долгий ящик. Она повернула было обратно, чтобы выяснить все до конца, но опомнилась.
«А, неважно!» — подумала Ирка и выбросила Багрова из головы. Во всяком случае, на этот день.
Она решила вернуться в «Приют валькирий», но желания телепортировать в себе не обнаружила. Ирка впрыгнула в троллейбус. Толкавшийся рядом Антигон, чтобы не смущать никого своим запойным носом и ластами, натянул морок младенца.
— Девушка! Вы случайно задели ногой вашего брата! Бедняжка прямо скорчился! — укоризненно обратилась к Ирке некая благоухающая дама-цветок.
— Пните его еще раз! Сделайте человеку приятно, — разрешила Ирка.
Антигон только хрюкнул. Он уже просек, что от дамы-цветка, кроме охов, никаких конструктивных действий не дождешься.
Потолкавшись в пробке китовой тушей, троллейбус остановился у станции метро. В нос Ирке ударил гниловатый, пахнущий терпкой бомжатинкой запах подземного перехода, сменившийся теплым и приятным, отдающим резиной и пластиком духом метро.
Проездного у Ирки не оказалось. Карточки тоже. В единственное работающее окошко стояла длинная очередь. Ирка пристроилась в хвост и надолго зависла. С ней вечно так бывало. Она настолько благородно пропускала тех, кто бесцеремонно лез вперед — всех опаздывающих юнцов, потеющих мужиков и прочих пронырливых попрошаек, что под конец очередь начинала грызть ее, считая изменницей корпоративным интересам.
«Таамаг бы сюда! Ее бы ты потолкал локотками. А потом сложил бы ручки и ножки в пакет и пошел домой!» — с досадой подумала Ирка, когда прямо перед ней к окошку протиснулся очередной нетерпеливый субъект. На его лысине художественно располагались три волосинки. Две из них стояли дыбом, что в мире условностей могло означать богемную прическу.
Этот даже не выглядел особо наглым. Можно было легко приструнить его, навлечь коллективный гнев очереди, но начались бы вопли, оправдания, писки, а бытовые разборки были Ирке глубоко противны. Она предпочитала уступить, пусть даже уступка будет на ее моральной территории.
— Да будьте же вы понаглей, девушка! — с досадой сказали за спиной.
Ирка оглянулась. Увидела одинокое, жалкое, недоброе лицо женщины смазанных лет. На ее лице отражалось не негодование, как ей хотелось, а лишь старая привычка чувствовать себя несчастной.
«Ты и сама хотела бы быть наглой, но не можешь. И простить себе этого не можешь», — определила Ирка. Ей стало неловко, и она пропустила вперед и эту даму тоже. Пускай на ее счету будет маленькая победа. Больше никто не влезал, и карточка на пять поездок была куплена.
«Нет, не то, — подумала Ирка, стремящаяся бесконечно анализировать каждый свой поступок. — Гордиться нечем. Есть доброта и снисходительность сами по себе, в чистом виде, а есть доброта и снисходительность от презрения к людям. Вроде как к дебилу или слюнявому младенцу, который выливает себе на голову кашу. И вот это второе хуже гордыни».
Она спустилась по эскалатору и остановилась внизу, у мраморной колонны, похожей на слоновью ногу. Метро дребезжало вагонами. Тоннель глотал поезда. Забыв о своем слабоумном братце, который намеренно лез в самую толчею в надежде, что кто-нибудь врежет ему коленкой в нос, Ирка стояла и наблюдала людей. Каждый вспыхивал на миг, оказываясь в фокусе взгляда, и сливался с толпой.
В метро, когда мимо течет поток, как-то сразу становится ясно, что люди — это река. Медлительная и узкая лесная речка, прокопавшая русло в торфяных берегах. Кто-то подобен блику на воде. Кто-то лилия, кто-то кувшинка, кто-то притопленая у берега коряга, покрытая темной слизью.
«Есть течение времени, а есть люди, выпавшие из течения времени. В теории, возможно, есть люди, существующие вне времени, но их мало и в толпе они неотличимы», — рассуждала Ирка.
Рядом с ней нарисовались двое молодых людей, словно подскакивающих постоянно. На Ирку они не обращали внимания. Так уж повелось, что ее замечали только бездомные собачки, попрошайки и субъекты с неадекватной психикой. Для них она существовала как факт бытия.
— Этому человеку нельзя верить. Он и сам себе не верит, — сказал один подскакивающий молодой человек другому.
— Почему? Ты же никогда его не видел, — отвечал второй.
— А мне и видеть его не надо. У него гуманитарное образование.
— Ну и что?
Гуманитарии — жалкие люди. Я сам гуманитарий, если на то пошло. У нас слишком быстрый мозг, чтобы нам можно было верить. Для нас слова ничего не значат. Мы жонглируем словами, как мячиками. Они у нас круглые, хорошие, правильные, но всего лишь слова. Нужно же говорить такие слова, чтобы за каждое слово, за каждую фразу не стыдно было отдать жизнь.
Ирка внимательно слушала. Второй подскакивающий молодой человек заметил ее интерес и с негодованием уставился на нее.
— Девушка, вам что-то надо? — спросил он.
— Нет. У меня уже все есть, — заверила его Ирка. Молодой человек кивнул и метнулся в двери
вагона. Кающийся гуманитарий последовал за ним, и оба скрылись, подпрыгивая, как самцы кенгуру.
«Если случайных встреч не бывает, значит, и у этой был какой-то смысл», — сказала себе Ирка. Очевидный смысл не находился, и она на него временно плюнула. Однако запомнила все сказанное молодыми людьми. Жизнь давно представлялась ей логической игрой, где везде и всюду надо искать ключи.
Ирка пропустила еще один поезд и наконец шагнула в вагон. Замешкавшемуся Антигону прихлопнуло ласты, и он зарумянился от счастья, тем более что пять взрослых мужиков немедленно кинулись раздвигать двери и спасать «деточку». «Деточка» хлопала выпуклыми, со сквозившей в них глубинной русалочьей тоской глазками и старалась не дышать болотным перегаром.
Предоставив Антигону самостоятельно отвечать испитым голосом на вопросы, где его мама, и отгрызать пальцы тем, кто пытался погладить его по головке, Ирка прислонилась спиной к двери с надписью «Не прислоняться!».
Внезапно валькирия-одиночка ощутила сосущую тревогу. Она даже оглянулась, как если бы кто-то мог напасть на нее со спины, из тоннеля. Но нет, в тоннеле никого не было. Лишь поезд болтало, и ползли куда-то толстые связки проводов. Понимая, что интуиция не могла сработать просто так, Ирка переключилась на истинное зрение и проверила весь состав. Все чисто. Лишь в третьем от конца вагоне обнаружился суккуб, прикинувшийся яркогубой блондинкой с непрокрашенными корнями волос. Суккуб старательно охмурял парня простецкого вида, который час назад впервые в жизни вошел в метро на «Комсомольской».
Ирка послала суккубу мысленное предупреждение, и тот мгновенно сник. На первой же станции он поспешил улетучиться, отделавшись от парня телефоном общества любителей аквариумных рыбок, который сам, очень нежно, написал у него на запястье помадой, вместо черточек ставя поцелуйчики. С валькириями суккубы благоразумно не связывались. Имели печальный опыт. Слишком много их отправилось в Тартар по бесплатному проездному билету, выписанному копьями огненных воительниц.
Беспокойные, вечно в поиске, валькирии рыскали по городам и весям России, старательно отправляя в небытие всех духов мрака, что встречались им на пути. Они не знали, что Лигул лишь посмеивался, узнавая о потерях. Сорняки на поле растут все равно быстрее, чем их пропалываешь.
«Нет, дело не в суккубе... В чем-то другом!» — подумала Ирка.
Ее снова кольнула тревога. Виски сжались от мгновенной боли. В стекле вагона, где прежде было лишь ее отражение, вспыхнуло лицо Буслаева. За его спиной, там, где теснились быстрые тени, Ирка увидела еще одно лицо — повернутое вполоборота, затененное, недоброе, с сухо поблескивающими глазами. Ирка жадно всмотрелась.
— Дафна! — недоверчиво воскликнула она.
Воскликнула вслух, поймав на себе удивленный взгляд грузной дамы. Ирка смутилась. Бесцеремонно растолкав пассажиров, к ней пробился Антигон. Для большей устойчивости кикимор лез на четвереньках, и голова его высунулась на уровне колена.
— Мерзкая хозяйка, наступи мне, пожалуйста, на голову! Ласты мне уже отдавили! — плаксиво потребовал он.
Взгляд дамы стал еще круглее. Она-то видела Антигона хорошеньким малюткой лет трех.
— Мерзкая... кто? — изумленно воскликнула она.
— А ты молчи, добрая и пушистая! Было б лучше, если б я назвал ее «мама»? — огрызнулся кикимор. — И вообще квакаю здесь я, а остальные подквакивают!
Лицо дамы стало медленно багроветь. Ирка примерно догадывалась, что за этим последует. Едва дождавшись ближайшей станции, она зацапала за ухо свою разговорчивую «дитятю» и быстро выволокла ее из вагона. Несколько секунд спустя мгновенная вспышка телепортации унесла их со станции.
— Надо встретиться с Мефодием! — решила Ирка.
***

— Сколько времени? — спросила Даф.
Меф повернулся к ближайшему дому, на миг закрыл глаза и нашарил часы, скрытые от него двумя кирпичными стенами. Это только чайнику кажется, что камень непрозрачный. На самом деле он прозрачнее стекла и болтливее ищущего работу пиарщика. Кроме того, камень никогда не лжет, чем выгодно отличается от того же стекла, на которое только ленивый не наложит морок.
— Тысяча восемьсот пятьдесят шесть, — ответил Меф. Он всегда так говорил.
— Без четырех семь... Вот и этот день куда-то просвистел, — грустно заметила Даф.
— Вот уж нет. У большинства день сейчас только начинается. До этого времени все работали на дядю, а теперь спешат хлебнуть чуток жизни. На пути у них лучше не стоять — затопчут, — сказал Мефодий, кивая на ближайшее офисное здание.
Его двери вертелись, как револьверный барабан, с равным интервалом выстреливая спешащих клерков. Чей-то невидимый многомудрый палец нажимал на курок. Клерки выскакивали, озабоченно смотрели на небо, точно на доску служебных объявлений, и с их лиц мало-помалу сползало выражение деловой колбасы.
— Избыточное потребительство — лучшая идея Тартара. Не будь его — Тартар потерял бы
половину эйдосов. Не просто автомобиль, а самый лучший автомобиль. Не просто телефон — а
самый лучший телефон. Человек работает на износ, сам у себя обгладывает дни, чтобы получить
нечто лишнее. Плюет на любовь, на мораль, на сегодняшнюю жизнь ради иллюзорных надежд великого «потом». Но «потом» — оно потому и «потом», что всегда «потом». Собака сможет догнать свой хвост, лишь если кто-то сжалится и отрубит его, — сказала Дафна.
Меф засмеялся.
— Черный юмор у светлого стража — это уже кое-что. Год назад тебя передернуло бы от такого сравнения. Помнится, ты меня чуть не убила, когда я пошутил, что общество защиты песиков после банкета запинало одинокую дворняжку, — заметил он.
Внезапно дарх налился тяжестью и потянул цепь вниз. Буслаев ощутил себя псом, которого подцепили на веревку и волокут куда-то. Сознание Мефа подтопила чернота. В глазах замерцало. Мир смешался, раздробившись на осколки. Меф едва понимал, где он. Чувство пространства и времени исчезло. Остался лишь волчий голод. Но это был голод не его, Мефа, это был звериный и ледяной голод дарха. Хотелось броситься на первого же прохожего и мечом, зубами, хитростью — чем угодно — выгрызть из него эйдос. Поддавшись искушению, Меф даже попытался нашарить взглядом этого прохожего, но перед глазами все путалось. Он готов был ползти, надеясь хотя бы так, наощупь, вцепиться кому-нибудь в ногу и сбить человека на землю.
Мефа то бросало в жар, то трясло от холода. И все это в одно и то же время. Это было неописуемое чувство — чувство человека, которого захлестнуло властью Тартара. Рядом из хаоса вдруг смешавшихся цветов выплыло лицо Даф.
— Что с тобой?
Рука Мефа медленно потянулась к ее горлу.
— Меф! Что ты делаешь?
Прохладная ладонь коснулась его пылающего лба. Рука Буслаева повисла. Ледяное кольцо разжалось. Спустя секунду Меф понял, что сидит на асфальте, прислонившись спиной к стене дома. Над ним наклонилась Дафна. Ее ободряющие, дающие силу пальцы касаются его лба.
— Ну как, отпустило? — спросила она участливо.
— Да, — с трудом выговорил Меф. — На этот раз сильнее, чем обычно... С каждым разом все сильнее. Когда-нибудь я могу сорваться.
— Я не позволю тебе сорваться!
— Надеюсь. Однако если меня перемкнет, остановить меня будет непросто, — сказал Меф, с омерзением вспоминая, как он готов был ползти, чтобы вцепиться хоть в кого-то. Хоть зубами. Проклятый дарх!
Буслаев рывком встал.
— Ну все... идем!
— Ты должен отдохнуть. Ты бледный, — сказала Дафна.
Меф оценивающе взглянул на нее.
— От румяной слышу! Не обижайся, но ты похожа на привидение, которое пулей выскочило из крематория! — произнес он.
Но это же ничего! — умиленно сказала Даф. Голос ее дрожал. — Главное, что мы любим друг друга. Ты никогда не видел совсем дряхлых ста ричка и старушку, которые вместе идут по улице? Он поддерживает ее, а она его, и у обоих такая угасающая, очень спокойная важность на лицах. Вот и мы теперь так!
Меф покосился на Дафну, которой не мешала цвести даже бледность, и усмехнулся.
— Угасающая важность? Ну-ну! Бабки с дедками вечно грызутся. Чаще годам к семидесяти пяти бабка берет верх, начинает ворчать на дедку без умолку и тюкать, пока не загонит в гроб. Инстинкт очищения пространства. Оттого деды и спешат оглохнуть. Защитная реакция.
— Ты невыносим! Ты видишь в жизни лишь мрачные стороны! — сказала Даф с негодованием.
— Какая же это мрачная сторона? Это обычная сторона. Мрачная — это если бабка в двадцать пять лет умерла от передоза, а дед как сел в первый раз за убийство по пьяни, так до сих пор и сидит... — заметил Буслаев.
В отличие от Даф его мало трогали сентиментальные картины. Ему больше понравились бы восьмидесятилетние старики, которые спрыгнули бы с парашютом в океан и на высоте метров в семьсот отстегнули бы парашюты. В такой смерти было бы, во всяком случае, что-то красивое. Но это уже издержки мрака с его брутальным воображением.
Дафна грустно смотрела на Мефодия и думала, что его интересуют лишь темные стороны жизни. Да, мрак есть, и его немало, но, когда видишь всюду только мрак, это означает, что Тартар уже просочился тебе в душу и пеленой заволок глаза. Пелена эта отсекает все светлое, доброе и хорошее. В результате человеку все кажется беспросветным, он становится озлобленным, теряется и рано или поздно погибает. Дафна с возмущением посмотрела на дарх, покачивающийся на груди Мефодия, и дарх ответил ей упругой волной ненависти.
— Меф! — сказала Дафна. — Ты думаешь, что ты циник, а ты совсем не циник. Это я тебе как твой хранитель говорю.
Меф вновь хмыкнул, однако, как Дафне показалось, растерянно.
— Ну и кто же я такой?
— Просто ты мучаешься. Ты когда-нибудь бывал на стройке? Грязь, изгаженные ведра с раствором, по семьдесят окурков на метр бетонной стяжки, арматура торчит. Шагу не ступишь, чтобы гвоздь не поймать. А теперь представь себе человеческую душу в минуты сомнений. То же самое, если не хуже! — сказала Дафна.
— Да ну... Можно же строить чисто, — неуверенно предположил Меф.
— Угум. И рисовать гуашью, не пачкая кистей и бумаги. В теории и свинка отдает мясо с радостью, особенно если посмотреть, как она пляшет на коробке пельменей с цветком за ухом.
Меф гоготнул. Такие примеры он любил.
— Ежедневное общение с Улитой всем идет на пользу! — оценил он.
Даф огорчилась, что комичным примером опошлила неплохую мысль.
— Хорошо, могу объяснить проще. Ты когда-нибудь просовывал голову сквозь тесный ворот
водолазки? Это неприятно. Многие предпочитают делать это рывком. Вот и к свету надо стремиться так же, рывком, не думая о неприятном.
Они были уже на улице, когда из толпы внезапно вынырнул Эссиорх.
— Где Даф? Ей нужна помощь! — крикнул он Мефу, не замечая Дафну, которая стояла от него на расстоянии вытянутой руки.
— Вот что я называю светлые силы немедленного реагирования. Когда всех уже похоронили, с неба сваливается долгожданный автобус со златокрылыми и раздается: «Всем лежать!» — насмешливо заявил Меф.
Эссиорх наконец заметил Дафну и с тревогой стал разглядывать ее, изредка переводя глаза на Депресняка. Кот хмуро болтался у хозяйки на плече, успешно изображая бритого горностая. Как и Дафна, он не совсем отошел от укуса мавки.
—Прости, что опоздал. Почти час творилось нечто невообразимое. Вся муть поднялась со дна! Суккубы и комиссионеры взбесились! Все металось, мелькало, как в кофемолке! — сказал Эссиорх виновато. Он смотрел лишь на Даф и был очень озабочен.
— Слушай, Меф. Ты не мог бы оставить нас ненадолго? Что-то с ней не так. Я хочу разобраться...
Буслаев вопросительно взглянул на Дафну. Та кивнула.
— Ну хорошо. Пойду пройдусь! Когда освободишься — позвони мне по обычному сотовому.
Отмазки про забитые телепатические каналы я уже слышал, — сказал он Дафне.
***

Около часа Меф бродил по улицам. Пытался впитывать архитектурные впечатления, но они не особо впитывались. Ну дом... Ну двухэтажный... Ну построен для фабриканта в стиле «модерн»... Не исключено, что архитектор даже пытался выразить какую-то мысль, но ему помешало упрямство хозяина, возжелавшего три несимметричных балкончика и отдельную лестницу для ручной обезьянки. Допустим, он, Меф, все это заметит и даже посочувствует архитектору. И что дальше? Вешаться от счастья здесь или можно добрести до дома? Меф все же был больше практик, чем романтик.
Где-то в толпе мелькнул суккуб, похожий на Хныка. Меф попытался нагнать его, но суккуб уже улетучился. Да и был ли это Хнык или кто-то другой из его многочисленного и пестрого племени? Уверенность, что он не ошибся, у Мефа отсутствовала.
В районе Курского вокзала, заранее телепатически уловив его близость, Меф встретил Чимоданова. Тот стоял у мусорного бака и раз за разом ударял о стену старый приемник. Сегодня Чимоданов был в зеленой рубашке с желтыми подсолнухами. По подсолнухам прыгали обкуренные Дюймовочки с фиолетовыми лицами. Кроме того, на рубашку зачем-то были нашиты майорские погоны.
Приемник просвистел мимо уха Мефа и ударился об стену.
— Мне надо достать из него одну штуковину! — пояснил Чимоданов.
Меф не спорил. Надо так надо. Чужие заскоки нужно уважать, чтобы другие в ответ гуманно относились к твоим собственным тараканам. Буслаев стоял и смотрел, как четвертая по значимости фигура в русском отделе мрака, перед которой каждый третий политик согласится голышом прокукарекать петушком, сердито роется в мусоре и пинает приемник ногами. Через пару минут, когда приемник был доломан, оказалось, что нужная штуковина сломалась.
— Надо было другой стороной шарахать! — огорченно сказал Чимоданов.
— А нельзя было раскрутить?
— Раскручивают девчонок, а приемники шарахают, — сказал Петруччо авторитетно.
Меф уже уходил, когда Чимоданов, которого тянуло общаться, вдруг спросил:
— Слушай, тебя милиция на улице останавливает?
— Нет.
— А меня останавливает. Раза два в день точно. «Куда идешь?» — спрашивают. Какое им дело куда? — пожаловался Петруччо.
— Еще бы. Как тебя не остановить? Идет взъерошенный тип с боевым топором, в попугайской рубашке, подстриженный в стиле «Не пытайте меня! Я все скажу!».
— С топором я редко хожу. Во всяком случае, не всегда, — буркнул Петруччо.
С остальным он спорить не стал. Только энергично почесал лоб. Майорские погоны встопорщились, как крылышки у бройлерного цыпленка.
Оставив Чимоданова, Меф продолжил свою бесцельную прогулку. Хотя нет. Цель все же существовала. Сегодня она формулировалась примерно так: обойти вокруг Садового кольца и постараться ни разу не подумать ни о чем неприятном.
Минут десять спустя Буслаев вышел на набережную и, облокотившись на черные, недавно окрашенные перила, глянул вниз. Яуза понуро влачила в бетонных берегах свои воды. Вид у реки был измученный. Она напомнила Мефу человека, который упал в лужу, попытался отчиститься, но лишь втер грязь и теперь с ненавистью к самому себе тащится домой, брезгливо ощущая, как чавкают ботинки и липнут к ногам мокрые брюки.
Дарх провис на цепи, качнулся над водой. Следуя внезапному порыву, Меф наклонился, перевесился через перила и нагнул голову. Под тяжестью дарха замешкавшаяся цепь скользнула по затылку и понеслась вниз, к воде.
— Бульк! Непредвиденная случайность! — зачем-то сказал Меф, хотя никто пока не заставлял его оправдываться.
На всякий случай он стиснул зубы, ожидая неминуемой боли, которая должна была захлестнуть его в момент разлуки с дархом. Однако больно не было. Все прошло на удивление легко и гладко. Слишком легко и слишком гладко. Ему даже не захотелось прыгнуть в Яузу вслед за цепью. Меф нахмурился, смутно понимая, что так просто ничего не бывает.
«Может, это оттого, что дарх сейчас в воде, а вода нейтрализует магию?» — подумал он, прикидывая, что дарх, как порождение Тартара, не слишком дружественен земным стихиям, особенно упорной и миролюбивой воде.
Яуза оставалась по-прежнему спокойной. Буслаев только приблизительно сумел бы определить сейчас место, куда упал дарх. Меф быстро пошел к метро. Сделал шагов тридцать и телепортировал, понимая, что слишком взбудоражен, чтобы продолжать путь пешком.
***

Меф был уже на Большой Дмитровке, когда перед носом у него что-то пронеслось. Он ощутил упругий толчок ветра. В дверь резиденции вонзился дротик. Меф перекатился, уходя с линии следующего возможного броска, и выхватил меч. Меч Древнира покинул ножны неохотно. Он раньше Мефа понял, что рубить некого. На наследника никто не нападал.
Меф выругал себя. Интуиция не сработала. Никакого предвидения опасности. Может, причина в том, что дротик намеренно был пущен мимо? Буслаев подошел к дротику и, не прикасаясь, осмотрел его. Судя по всему, это был заговоренный дротик, пущенный с расстояния километров в тридцать. Недурной бросок, да еще при отсутствии прямой видимости. К рукояти, которая еще дрожала, была привязана записка:
«Надо увидеться. Валькирия - одиночка».
Меф улыбнулся. Он прожил на свете почти шестнадцать лет, но никогда его не приглашали на свидание таким оригинальным способом.
«Примазывается она, что ли? Знает, что я ощутил ее присутствие в том доме рядом с Даф?» — подумал он.
— Придется писать ответ, а то твоя хозяйка обидится! — сказал он дротику.
Час спустя Ирка сидела с Антигоном за столом и собиралась пить чай. Она уже протянула руку к сахарнице, когда прямо в центр жестяной тарелки, пригвоздив ее к столешнице, воткнулся топор. Это был удачно подогнанный метательный топорик с двумя лезвиями — нечто среднее между боевым топором и секирой. Послан топор был тоже километров с тридцати, не меньше. Нет, Меф умел владеть не только мечом. Его ответная записка была короткой и состояла всего из одного слова.
«Когда?» — было написано краской на топорище.
Ирка просияла. Антигон, вскочивший на стол и воинственно размахивающий булавой, был удивлен. Повелительница, которую на его глазах едва не убили, вела себя загадочно.
— Это от Мефа, — сказала Ирка.
— Мерзкая хозяйка, как-то вы очень довольны! У вас что-то есть с этим Осляндием Слюняевым? — негодуя, спросил Антигон.
— Нет и не может быть. Ты что, забыл кодекс валькирий?
— Я-то нет, а вы, видно, да, хозяйка. Эффектное начало любовной переписки, — фыркнул кикимор.
— Ты-то что в этом понимаешь?
Я-то как раз понимаю. Моя жуткая бабушка переписывалась с моим кошмарным дедушкой подобным образом. Правда, они бросались выпотрошенными мышами. В более поздней и запущенной стадии брака перешли на табуретки... Но опять же так круто, сразу с копий и топоров, они не начинали! — укоризненно заявил Антигон.
Ирка слушала его вполуха. Написав фломастером несколько слов, она спустилась в люк по канату, закрыв глаза, определила, где сейчас Буслаев, и послала ответ.
Меф читал на втором этаже резиденции мрака, когда метательный нож пригвоздил его подушку к спинке кровати. Протянув руку, он сдернул с лезвия бумажку, сообщавшую:
«Завтра вечером».
Ирка еще не вскарабкалась в «Приют», когда тот же нож перерубил веревку. Ирка упала. Веревка свалилась сверху, задев ее по щеке. На нож, который валькирия нашла в траве, был насажен клочок бумаги с единственным словом:
«Лады».
Буслаева нельзя было назвать говорливым. «Второй Матвей! Всего-то два слова — «Лады» и «Когда?», а я ему целых шесть. Не просто экономия речевых средств, а подлое скупердяйство», — прикинула Ирка с обидой. Она ощущала себя дурочкой. Причем болтливой и увлеченной дурочкой, что было вдвойне неприятно.
Меф тем временем снова читал. Он перелистывал страницы, стараясь ничего не упустить, чтобы руна школяра не настигла его возмездием, и одновременно нервничал, что не знает, где сей час Дафна и о чем так долго может говорить с ней Эссиорх.
Что-то застучало на подоконнике. Меф решил было, что это незакрытая рама, но стук становился все назойливее, пока Буслаев наконец не понял, что это Книга Хамелеонов. Арей давно не прибегал к этому способу, когда нужно было его вызвать. Теперь Меф, чей внутренний слух был уже развит до совершенства, обычно слышал его окрик — повсюду, даже если он был на другом конце Москвы.
Меф заглянул в Книгу Хамелеонов. Единственное слово «спустись!» заставило его сбежать по лестнице. Улита еще не вернулась. Первый этаж был погружен во тьму. Во мраке проносились тени. Шуршали неразличимые голоса. По стенам скользили алые блики. Они то сближались, вспыхивая, то отдалялись и гасли. У Мефа мелькнула мысль, что это сущности погибших стражей, таких как Хоорс, не могут найти успокоения и бродят.
Арей сидел в глубоком кресле у себя в кабинете. Кресло окутывал такой непроницаемый мрак, что даже Меф с его способностью видеть в темноте различал лишь вытянутые ноги мечника. Буслаев догадался, что это облако тьмы затягивает раны Арея.
Мефодий остановился в дверях. Он не видел, но безошибочно ощущал, что мечник разглядыва ет его из-под полуопущенных век. Взгляд его был неподвижен, тяжел и мутен. Меф незаметно натянул на свое сознание экран равнодушия. Последнее время ему все чаще казалось, что Арей не так уж и прост и далеко не всегда искренен со своим «синьором помидором». Страж мрака не всегда то, чем он кажется, но всегда то, чему он служит.
Из сгустка мрака, окутывавшего кресло, тянуло испепеляющим, серным холодом Тартара.
— Как вы себя чувствуете? Как рана? — спросил Меф, первым не выдерживая молчания.
Он знал, что Арей терпеть не может вопросы типа: «Как ваше здоровье?», но ничего другого в голову как-то не пришло.
— Рана чувствует себя прекрасно. Я — нет, — ответил хриплый голос из темного облака. Он звучал медленно, с усилием.
— Но вы...
— О, я выживу! В этом можешь не сомневаться, — сухо заверил мечник. — Сожалею, что показал Дафне флейты. Не встреться мне Мамзелькина, я не оказался бы в резиденции так скоро и успел бы от них избавиться. Как твоя бескрылая подруга?
— Ничего, — ответил Меф, торопливо соображая, знает ли Арей, что на Дафну напали. В любом случае до встречи с валькирией рот лучше держать в закрытом непроветриваемом состоянии.
Исчерпывающий ответ, особенно если трактовать его в духе «ничего хорошего», — перевел Арей.
Меф физически ощущал, как взгляд Арея скользит по нему. Он был как холодная рука, которая ползет по коже. Вот взгляд касается шеи, плеч и останавливается на груди.
— Почему я не вижу цепи? Где твой дарх, мой мальчик?
— Упал в воду. Случайно, — сказал Меф с вызовом.
Он заранее ожидал гневной вспышки и готов быть дать отпор, однако реакция Арея оказалась неожиданно мирной.
— Случайно? Ты начинаешь таиться, мой мальчик. Хотя я и не ценитель глупой искренности, мне досадно, — сказал он.
— Таиться?..
— Не считай меня глупцом! Я порождение мрака, Мефодий. Всякую страсть я считываю в твоем сердце прежде, чем она пустит корень. Вижу семя до того, как оно станет деревом, а ложь раньше, чем она сорвется с твоих губ.
— А я вот не вижу, — сказал Меф с сожалением.
— Не сочти за навязчивую агитацию, но тебе мешает эйдос, Чтобы воспринимать чужие пороки острее собственных, нужно быть пустым внутри.
Мефодий с сомнением уставился на сапоги мечника, жалея, что не может увидеть его лица.
— У меня никогда не было своего эйдоса. Мой разум слишком гибок, резок и нетерпелив, как бич. Знаешь, в чем главное неудобство бича? При всяком неосторожном замахе он бьет того, у кого он в руках. Так и мой разум. Он объемлет сразу все точки зрения, никакую не считая своей, — глухо продолжал Арей.
— Разве это плохо? — усомнился Меф.
— Говоря откровенно, да. Ирония — кусачая животинка. Когда рядом никого нет, грызет тебя самого. Я ни во что не могу поверить. Во всем сомневаюсь. Смеюсь над тем, что достойно слез. Расчленяю жизнь на смешные или презренные подробности, не видя сути замысла. Да, я ненавижу Лигула, но это отнюдь не делает меня союзником света. Всякий клоун с дудочкой, попавшийся мне на пути, пожалеет об этом!
Носок сапога Арея дернулся.
— Ты никогда не задумывался, в чем главное отличие стражей мрака от стражей света? Ну, дудочки с маголодиями, мечи, дархи, бронзовые крылья — это понятно. А если глобально? Мы, стражи мрака, живем сиюминутными страстями: месть, ревность, зависть. Урвать эйдос, наполнить дарх, стать сильнее других, возвыситься. Нам кажется, что чем мы выше в пирамиде, тем больше унижаем мы и тем меньше унижают нас.
— Принцип власти, — сказал Меф.
       - Возможно. Но это убого. Стражи света в отличие от нас созидательны. Они сажают леса, помогают слабым, строят замки из песка.
— Ну а мрак их разрушит, и все дела, — заметил Мефодий.
Он не понимал, куда Арей клонит, и был осторожен. Отрицательный опыт подсказывал, что ничего не оплачивается по такому высокому тарифу, как несвоевременная искренность. Уж чему-чему, а этому суккубы с комиссионерами научили его давно.
— Большинство разрушит, но некоторые останутся. Другое дело, что, разрушая, мрак одтверждает свою вторичность. Одного не понимаю: как нам это не унизительно? — рассуждал Арей. Сам того не подозревая, он повторял Троила, но повторял уже с других позиций.
— Почему?
— Разрушение само по себе невозможно без созидания. Чтобы разбить вазу, нужно, чтобы эта ваза существовала. Нет вазы — нечего разбивать. Вот и получается, что мрака как отдельного независимого понятия — нет. Мрак — это отсутствие света.
Меф жадно слушал, но при этом не мог отделаться от ощущения, что это провокация. Арей рассуждает, а сам пристально разглядывает его, окутанный одеялом тьмы. Буслаев невольно вспомнил флейты, завернутые в мешковину, и дракон, повернувшись в груди, задел хвостом его сердце.
— В каждом человеческом сердце живет свет, — сказал Меф осторожно.
— Так-то оно так, но человеческим сердцем, в сущности, управляет мрак... А теперь ступай, и мой тебе совет: займись поисками эйдоса для своего безвременно утопшего дарха, — в голосе Арея прозвучала явная насмешка.
Сапог снова дрогнул.
— Когда Улита появится, пусть зайдет. Мы позорно завалили отчетность за первое полугодие. Пусть отыщет парочку малоценных комиссионеров, которых можно показательно казнить за наши провалы, — приказал Арей на прощание.
Меф вернулся к себе и замер на пороге, ощущая, что в позвоночник ему вогнали ледяной стержень. В одну секунду ему стала понятна ирония в голосе Арея. На кровати, точно змея, свернувшись в продавленном в подушке углублении, лежал и ждал его дарх.
Меф осторожно шагнул назад, но боль, солнцем взорвавшаяся в глазах, заставила его застыть. Дарх ясно и четко предупреждал, что шутки закончились. И еще одно понял Меф. Все эти часы, когда он был мнимо свободен, дарх продолжал удерживать его на поводке, ехидно ухмыляясь из небытия переливчатыми гранями.
Мефодий подошел, решительно взял дарх за цепь и надел его на шею. Нет смысла обманывать себя. Дешевыми фокусами от врага не избавишься. Дрянь из глубин Тартара будет настойчиво касаться его груди и требовать от него того, что он никак не может исполнить, не перечеркнув всей своей жизни.
— Ну давай, собака, давай! Только имей в виду — я не сдался, — сказал Меф дарху.
Дарх промолчал. Лишь блеснул злорадно. В его тусклом блеске ощущалось спокойствие голодной змеи, которая лежит у тропы и знает, что рано или поздно ее голод будет утолен.