Глава 11
ЗВОНОК СРЕДИ НОЧИ
Каждый человек рано или
поздно вынужден перешагнуть
через разочарование, когда все
кажется лишенным смысла.
Если не сможет или не захочет
перешагнуть — человека не будет.
«Книга Света»
Ночью у Мефа зазвонил мобильник. Не открывая глаз, он нашарил его на стуле и потянул к себе, запутавшись в проводе зарядника. Мобильник он держал в основном для успокоения Зозо. Смешно, конечно, называть родную маму Зозо, но Меф относился к ней скорее как к старшей сестре. Воспринимать Зозо в банальном комплекте обыденной мамы («помой голову — я погладила тебе рубашку — обед остынет — приходи домой не поздно») было физически невозможно.
Со второй попытки Меф попал на правильную кнопку, и тотчас в трубку вклинился зашкаливающе бодрый голос.
— Добрый вечер, это Ромасюсик! Ах, узнали, что вы говорите, право, мне так неловко... Отнимаю ваше драгоценное... Нет-нет, не убеждайте меня, я знаю, что у вас каждая минута расписана... Я знаю, что вы от меня устали, но я так люблю вас!
Меф с трудом сфокусировал взгляд на часах и понял, что говорить «добрый вечер!» со стороны Ромасюсика было, прямо скажем, оптимистично.
— Ромасюсик, я тоже вас люблю! Но не в половине четвертого утра. В половине четвертого я
вас ненавижу! — сказал Меф, с трудом подстраиваясь под манеру Ромасюсика говорить.
Ромасюсик даже не заметил, что его передразнивают. Он был выше мелочей.
— Мы сняли квартиру на «Речном вокзале». Двушку! Огромные окна, огромная кухня! Восхитительный вид на соседние дома! Фантастично! Я долго торговался. Если бы они не уступили, я вызвал бы мальчиков Лигула. В Канцелярии нам дали с собой всего сто тысяч. Мы должны экономить!
«Ты еще и скряга!» — подумал Меф.
— Как же вы торговались, Ромасюсик? — спросил он, получая некоторое удовольствие от этого «вы».
— Праша натянула на меня морок! Абсолютно никто не подозревает, что я из шоколада. Только многие облизываются, знаете ли, как-то подозрительно! — с удивлением сообщил Ромасюсик.
— Праша?
— Так я ее называю. Прасковья как-то тяжеловесно. Кстати, она уже устроила в квартире пожар и потоп, но так как они произошли одновременно, почти ничего не пострадало... — щебетал Ромасюсик.
— Как же вы ее до пожара довели, Ромасюсик? — спросил Меф, зевая.
— О, она ужасно вспыльчива! Крайне вспыльчива! Я понял, что с ней главное не спорить. И ничему не удивляться. Даже если происходит что-то из ряда вон выходящее.
— А что, происходит что-то из ряда вон выходящее?
Ромасюсик замялся. Видно, ощутил, что сболтнул лишнее. Да нет, ничего особенного не происходит. Прасковья часто куда-то пропадает, а он, Ромасюсик, остается один. Но это совсем неплохо. У него масса свободного времени.
— Нет, вы не подумайте, Мефодий, — поспешно заговорил он. — Когда ей говоришь «нет», она относится к этому нормально. Совершенно нормально. Но через некоторое время что-то обязательно взрывается, или загорается, или замерзает. Так что лучше, конечно, говорить «да».
— Она же не разговаривает. Как можно догадаться, чего она хочет? — не понял Меф.
— По глазам. Она смотрит на тебя, и сразу все становится ясно. Как по книге читаешь! Я буквально в шоке...
Меф улегся ухом на мобильник и закрыл глаза. Ромасюсик мог щебетать до бесконечности.
— Помните, ваша секретарша хотела отъесть у меня ухо? — спросил он.
Меф заверил, что это самое яркое воспоминание его жизни, не считая момента рождения, который он плохо запомнил. Ромасюсик опять оказался выше иронии.
— Оказалось, бояться нечего. Можно отъедать у меня уши, пальцы, даже голову — все прекрасно вырастает... Брутально, да?
— Невероятно брутально. Прямо-таки каннибально, — согласился Меф, размышляя, не является ли Ромасюсик экспериментальным образцом съедобного комиссионера. Разновидность для гурманов, почему бы и нет?
— Да, забыл спросить. Эта девушка, Дафна, действительно страж света? — спросил Ромасюсик.
— Действительно, — подтвердил Меф.
— Что, реальный страж? А крылья и флейта у нее есть?
— Есть.
— В прошлый раз я не видел у нее на шее крыльев.
— Возможно, они были в ее комнате, — сказал Меф, прикидывая, как можно вежливо заставить Ромасюсика заткнуться.
— Фантастично! — проблеял Ромасюсик и, потрепавшись еще минут пять, наконец попрощался.
Напоследок Мефодий еще раз услышал, как его любят и как он, Ромасюсик, недостоин счастья знакомства с самим Буслаевым.
Меф отключил мобильник, сожалея, что не сделал этого с вечера. Интересно, откуда Ромасюсик знает его номер? Хотя разве для мрака это может быть секретом, даже если это мрак невысокого полета?
Меф был уверен, что заснет, но ему не спалось. Он стал думать о Даф, о ее бронзовых крыльях, о флейте. Он вдруг понял, что не может забыть странное ощущение, которое испытал, когда коснулся флейт златокрылых.
«Чувствуешь такую безграничность, что жить хочется. И радость спокойная, ровная, без задвигав, без провалов в уныние», — думал он, озабоченно трогая языком скол зуба. Это стало почти привычкой. Особенно когда он о чем-то размышлял или писал. Языком он выучил малейшую шероховатость отколотой эмали.
— А если я восстановлю зуб? Есть же куча всякой магии. Почему бы мне этого не сделать? — поинтересовался он как-то у Арея.
По той же причине, по которой Лигул до сих пор горбун, а Мамзелькина не модельная блондинка. Да и я, прямо скажем, не красавец, — ответил мечник, имевший привычку потешаться над шрамом, рассекавшим его лицо.
— И что же это за причина?
— Истинное зрение. Представь: ты смотришь на красавицу и видишь, что на самом деле это столетняя ведьма, а то и суккуб. Жалкое зрелище!
— Что, лучше иметь горб?
— Горб иметь дальновиднее. Тогда хотя бы потешаются над горбом, а не над тобой, — резонно сказал Арей.
За окном занимался рассвет. Меф вспомнил, что сегодня они с Даф договорились встретиться с Эдей.
***

Утро выдалось спокойным. Даже дарх мучил Мефодия меньше, чем обычно. Казалось, он уже утолил голод и теперь сонно поблескивал у хозяина на шее.
Когда Арей отпустил их, Мефодий с Дафной честно отправились к Рождественскому бульвару. Некоторое время за ними тащился Мошкин. Как это обычно бывало, когда он оказывался с приятными ему людьми, Евгешу донимали неразрешимые вопросы.
— Знаете, что мне подумалось? А я ведь людоед, — рассуждал он.
— В каком смысле?
— В буквальном. Ну я ногти свои грызу и пальцы. Значит, я ем человеческое мясо.
— Тогда мы оба с тобой людоеды, — признался Меф, и они скрепили это открытие рукопожатием.
Вскоре Евгеша попрощался и нырнул в метро.
— У него собака болеет. Резали ее уже два раза в ветеринарке, а теперь и резать нельзя. А Арея он просить не хочет. Мрак задаром не помогает. Ни Мошкину от такого исцеления лучше не будет, ни его собаке, — глядя ему вслед, сказала Дафна.
— Откуда ты знаешь про собаку? Мне он не говорил.
Меф ощутил легкую ревность. Он считал, что у Евгеши от него тайн нет.
— А мне сказал. Если бы у меня остался мой дар, может, я и смогла бы чего сделать, а так...
Меф кивнул.
— Скрытный он.
— Он гордый, — сказала Дафна. — Робкие люди почти всегда гордые. Только у них особая гордость, жертвенная.
Меф вспомнил Мошкина. Смешного, задумчивого, увлекающегося Мошкина. А ведь, пожалуй, да. Евгеша вежлив, деликатен, он готов простить и стерпеть любую неумную шутку, но при этом всегда оберегает свою суть, свое внутреннее пространство.
Депресняк, голой шкуркой лисы свисавший у Дафны с плеча, внезапно вскинул морду и хлестнул хвостом с зазубриной. По его хвосту и спине прокатывались волны, гасившиеся где-то у лопаток.
— Он психует! — обеспокоенно сказала Даф.
Буслаев посмотрел на кота.
— Удивила слона ушами. Он вечно психует. Небось увидел где-то собаккера и вспомнил, что сутки не драмшись. Эдак целый день проживешь — ни одного шрама не получишь!
— Нет. Тут что-то другое. Когда он хочет драться, он дерется. Мой котик не из тех, кто из драки делает событие, — возразила Дафна, с тревогой разглядывая Депресняка.
Мало-помалу кот успокоился. Хвост уже не вздрагивал, лишь лопатки сохранили недовольный изгиб.
— Слушай, — вдруг сказала Дафна. Она говорила быстро, немного сбивчиво, проглатывая слова. — Я все не могу выбросить из головы тех златокрылых, которых убил Арей. Я не могу к нему по-старому относиться после этого случая. Смотрю на него и думаю: а вот он их убил. Не кто-нибудь другой. Он. И простить не могу.
— У Арея не было выбора. Они атаковали его маголодиями, — вступился Меф.
Дафна посмотрела на него так, будто удар мечом нанес не Арей, а он, Буслаев.
— А если бы выбор был? Думаешь, Арей не убил бы?
— Скорее всего, да, — невесело согласился Меф.
— И тебе это нравится? Ты все еще хочешь быть учеником серийного убийцы?
Мефу был неприятен этот разговор.
— Серийный убийца — это другое. Это тот, кто, убивая, получает удовольствие, — сказал он.
— Ага. Значит, если удовольствия нет, то убийца уже не убийца? А если, допустим, кто-то работает забойщиком на мясокомбинате и убивает коров током. Тысячи коров. Он не серийный убийца?
— У него такая работа. Не факт, что он ее любит. Но кто-то же должен ее делать, раз люди едят мясо и строят мясокомбинаты. Не ждать же, пока корова сама застрелится, предварительно написав в завещании: «Прошу пустить меня на котлеты», — попытался найти оправдание Меф.
— Чушь! Мы говорим не о людях вообще, а о конкретном человеке. Он же зачем-то выбрал для себя эту работу. Именно ЭТУ, хотя существовали сотни других. Мог бы стать таксистом или штукатуром. Получал бы примерно те же деньги. Нет, если человек соглашается работать тюремщиком, или забойщиком скота, или палачом — значит, с ним что-то неладно.
— Ты сбилась с темы. Мы говорили об Арее, — напомнил Буслаев.
Я больше не желаю о нем говорить. Я хочу забрать флейты, что он взял у златокрылых. Ты достанешь их для меня? — Дафна умоляюще посмотрела на Мефодия.
— А если Арей спросит, где флейты? По правилам, все трофеи должны отправляться в Тартар, — засомневался Меф.
— Ты отлично знаешь, что Арей никогда ничего не отправляет в Тартар, кроме эйдосов. У него с Лигулом не те отношения. Достань флейты, пожалуйста! — сказала Дафна.
— Я подумаю, — пообещал Мефодий.
Себе он обещал, что будет думать очень долго. Дафна плохо представляет, насколько сильно может рассвирепеть Арей, если встанет не с той ноги и обнаружит пропажу.
—Меф! — окликнула Дафна совсем тихо.
Меф заглянул ей в глаза и понял, что это тот случай, когда невозможно сказать «нет», разом не перечеркнув всего.
— Хорошо. Когда ты хочешь, чтобы я это сделал? — сказал он.
— Прямо сейчас!
— Нас ждет Эдя.
— Подождет пятнадцать минут. Он у себя на работе.
Мефодий решился.
— Жди меня здесь. Если Арей заметит, я... в общем, это моя забота. Что-нибудь придумаю, —
сказал он и быстро зашагал к резиденции.
Дафна осталась одна. Она стояла рядом со щитовым забором, которым был обнесен ремонтирующийся дом. Это был обычный доходный дом последней трети XIX века, построенный одним инженером-железнодорожником, о котором история ничего не сохранила, кроме его шведской фамилии. Хотя для забывчивой тетушки-истории и это немало.
— А! Тетя, помогите! Я зацепился! — вдруг услышала она.
Дафне почудилось, что в окне третьего этажа мелькнуло напуганное детское лицо. Даф, как светлый страж, не могла пройти мимо. В Эдеме любят повторять, что дети — цветы жизни и фрукты счастья. О том, что эти маленькие пройдохи в десять минут достанут кого угодно, почему-то деликатно не упоминается. Видимо, предполагают, что до этой истины каждый добредет сам и нет необходимости раньше времени сдувать с пончика сахарную пудру.
— Что с тобой случилось? — крикнула Даф.
— Не могу спуститься! — жалобно отозвался мальчуган.
— Стой на месте! Уже иду! — пообещала Даф и рассмеялась, подумав, что, если парень зацепился, он и так никуда не денется.
Она огляделась. Мефодия еще не было видно. Ничего, она успеет вернуться, пока он будет добираться до резиденции и обратно. Даф подлезла под забор и в одну минуту взлетела вверх по лестнице. Даже ободранный, с вырванными окнами, старинный дом был заведомо лучше того, чем он вскоре станет. Скучные пластиковые панели, гипсокартонные извращения, многоуровневый свет. Деловая и вместе с тем увечная обстановка дорогого офиса. Второй этаж, третий... Ага, здесь! Даф остановилась на площадке, соображая, куда идти дальше.
Депресняк спрыгнул с плеча Дафны и зашипел. Будь на его спине хотя бы клочок шерсти, он наверняка встал бы дыбом.
— Чего ты? — нервно спросила Даф.
Внезапно за ее спиной послышался смех. Дафна резко повернулась, но никого не увидела. Вскинула голову. Ей почудилось, что с балки ей на лицо упало мокрое полотенце. И это все, что она запомнила. Мгновенный и быстрый укус в шею распространил по телу холод и погрузил Дафну в состояние беспамятства.
Фролок сидел у Даф на груди и, наклонившись, касался ее шеи пустыми челюстями. Крови он не любил. Даже не переносил ее вида. Кровь — дурной тон. Пусть трансильванские вампиры хлебают эту гемоглобиновую взвесь. Они, мавки, выпивают из человека его суть, его свежие силы, его помыслы, оставляя его, внешне здорового, отравленным, депрессивным, с пустыми глазами.
Фролок ощущал свою силу и намеренно тянул, откладывал сладкий миг. Теперь это был не тот Фролок, сын Римма, внук Хоакина, которого Тухломону приходилось тащить по Лосиному Острову на собственных плечах, дряблого и полудохлого. Силы валькирии, которых ему довелось хлебнуть, сделали мавку упитанной и наглой.
Фролок настолько был занят Дафной, что не понял, откуда на него метнулся кот. Он даже не осознал, что это был кот. Ощутил лишь, как что-то, зашипев, прыгнуло ему на спину и раздирает ее когтями, как дохлую медузу. Отпустив Дафну, Фролок принялся кататься по полу. Он понимал уже, что получил серьезную рану.
Все же он сумел придавить Депресняка и нанести коту замораживающий укус. Кот отпустил Фролока. Он лежал и вяло шевелил передней лапой, точно и во сне пытался с кем-то сражаться. На его когтях повисли клочья кожи мавки. Они походили на обрывки непропеченных блинов.
Из стены вышел Тухломон. От волнения он отломал себе палец и теперь спешно приляпывал его обратно. Комиссионер не любил батальных сцен. Как существо уязвимое, он давно усвоил, что во время битв его место в тяжелом блиндаже второй линии обороны.
Тухломон толкнул ногой кота. Затем обошел вокруг Фролока и озабоченно осмотрел его. Мавка пострадала куда серьезнее, чем сама подозревала. Ее спина представляла собой одну сплошную рану. Комиссионер озабоченно подумал, что этот дрянной кот хорошо изувечил мавку, и надо, чтобы мавка не подохла прежде, чем успеет сделать свое дело.
Тухломон подхватил Фролока под мышки и отволок его на грудь Дафне. Фролок почти утратил ориентацию. Пришлось насильно брать его голову и пригибать к шее светлой.
— Давай, маленький! Жри, родименький! Жри, собака страшная! А то тебя закопают и меня закопают! — увещевал он раненую мавку.
Фролок несколько раз вхолостую щелкнул челюстями, а затем все же присосался. Тухломон озабоченно ждал. Примерно через минуту мавка разжала беззубые челюсти и тяжело завалилась набок
«Готов!» — подумал Тухломон.
Адский котик своего добился. На мавку комиссионеру было плевать. Главное: выполнено ли задание? Тухломон подошел к светлой. Поцокал языком. Ран нет, но их и не должно быть. Поди теперь пойми, удалось или нет. Как докладывать Лигулу? Что ему, Тухломону, помешал кот, а мавка погибла при исполнении? За такой доклад по головке не погладят, а если и погладят, то прежде открутят ее с плеч, чтобы туловище не мешало проявлениям нежности.
«Будем считать, что все прошло блестяще. Мавка напитала Даф гнилостной пустотой», — решил комиссионер и, опустившись на четвереньки, осторожно коснулся ухом груди Дафны.
Сердце билось. Светлая по-прежнему без чувств, но жива. Через четверть часа будет как новенькая. Ну или почти как новенькая. И, разумеется, ничего не вспомнит.
При мысли, что ему удалось навредить светлой, Тухломон хихикнул и потер ручки. Недаром Улита говорила о нем: «Он когда кому-нибудь нагадит — ходит, песенки поет. А если ему нагадят — строит из себя страдальца за все человечество».
Тухломон поднял Фролока за ногу, перекинул его через плечо и, насвистывая, стал спускаться по лестнице. Мертвая мавка не знала, что четверть часа спустя ее доставят в Тартар и небрежно, как старую тряпку, швырнут на дно глубокой расщелины.
Тот, кому кажется, что предательство оплачивается, существует в мире иллюзий.
***

Когда Мефодий отыскал Дафну, она уже очнулась. Дафна сидела на полу и терла рукой лицо. Меф осмотрелся и спрятал меч. Чутье, верное как хронометр, подсказывало, что, кроме Даф, в доме никого нет. Сражаться не придется.
Депресняк, очнувшийся намного раньше хозяйки, хмуро вылизывался. Вид у кота был недовольный. Битва с мавкой успела изгладиться из короткой кошачьей памяти. Осталось лишь недоумение, что это за вонючие клочья висят у него на когтях и почему во рту такое ощущение, словно он дегустировал содержание мусорника.
— Как ты здесь оказалась? — спросил Меф у Дафны.
— Не знаю, — ответила она, озираясь ничуть не с меньшим недоумением, чем сам Меф.
— Как не знаешь?
— Ждала тебя. Какой-то ребенок закричал, что ему нужна помощь. Я поднялась — и больше ничего не помню, — сбивчиво пояснила она.
— Какой ребенок? Где он?
— Понятия не имею.
Меф сосредоточился. Опасность и враждебность ощущались, однако были уже размазанными. На полу он нашел несколько вонючих пятен. Пятна слабо светились, и Меф предположил, что это слизь, оставленная раненой нежитью. Такая же слизь была на лапах у Депресняка.
С нежитью ясно. Она заманила Дафну и напала. Кот сумел дать отпор, и нежить убралась. Однако помимо нежити существовало еще нечто. Мефу казалось, он ощущает присутствие валькирии. Оно не выражалось ни в запахах, ни в материальных следах, но все равно Мефодий не мог отделаться от этой мысли.
— Ты не сражалась с валькирией? — спросил он.
Даф с сомнением хмыкнула.
— Если бы сражалась, ты разговаривал бы со мной в загробном режиме.
Все же Меф не мог выкинуть из головы, что валькирия здесь была. Бредь какая-то! Именно так, бредь — в женском роде.
— Как ты меня нашел? — спросила Даф.
— Подключил истинное зрение... — пояснил Меф. На его взгляд это было очевиднее некуда.
Даф слушала его рассеянно. Она продолжала тереть щеки, удивляясь, что почти не ощущает собственных прикосновений.
— На, держи! Я все-таки их достал! — сказал Мефодий.
Он вытащил флейты и, спокойно держа их голой рукой, без мешковины, положил на колени Дафне. Она, слабо улыбаясь, потянулась к ним и, вскрикнув, отдернула руку.
— Что ты с ними сделал? Что? — крикнула она.
— Ничего, — удивленно ответил Меф.
— Нет сделал! Они обожгли меня! Забери! — Дафна дернула коленом. Если бы Меф не подхватил флейт, они бы упали.
— Возможно, дело во мне и в дархе. В нас много мрака, и флейты им пропитались. Я их испортил. Не стоило их вообще касаться, — виновато предположил Меф.
Дафна кивнула.
— Как хрупко все, что создано светом, — сказала она грустно.
Дафне казалось, ее слова относились к флейтам. В действительности же получалось, что она говорит о себе. Наконец Даф встала, опираясь на руку Мефа. Ее пошатывало, но идти она могла.
Примерно через час Дафна оправилась настолько, что почти стала прежней. Синие круги под глазами исчезли. Лишь изредка она вздрагивала и оглядывалась. Ей чудилось, что кто-то стоит у нее за спиной. Она же первая затащила Мефа в кафе.
Ела Дафна неожиданно жадно и много. Меф ее не узнавал. Обычно Даф не испытывала особого аппетита, с легкостью перебиваясь шоколадками, булками, пиццей.
«Кажется, она ничего. Восстанавливается. А все же с валькирией я встречусь», — подумал Меф.
Он и не подозревал, что случится это скорее, чем он думал.